Главы для «Сромань-сам!»

Склонившись вбок, он катнул из-под стола тележку на четырёх колёсиках, остановил и сноровисто опустился в неё своим укорочённым телом без ног. Подбородок бритой головы оказался вровень со столешницей.

Толкая кулаками пол, он покатил мимо вставших в полный рост Ивана с Самуилом в конец коридора, распевая громко и фальшиво:

Мы конница Будённого и про нас

Былинники речистые ведут рассказ…

Через два дня Иван и Юля сходили в ЗАГС Васильевского острова (типа полевого испытания изделию Самуила Яковлевича, который в порыве вдохновения успел сотворить целый вернисаж: военный билет рядового Жилина уволенного в запас подчистую по случаю тяжёлой контузии в Битве за Берлин, а также диплом учительницы Немецкого языка для Юли).

В ЗАГС они брали только паспорта и получили там дополнительные штампы о наличии законного спутника жизни.

Конец пятиминутной церемонии был омрачён появлением двух человек в штатском. Они сказали женщине с печальными глазами, что только что зарегистрировала их брак и убирала резиновый штамп в жестяную коробочку:

— Гражданка Панкратьева? Пройдёмте с нами.

Ивану фамилия показалась знакомой, где-то он её слышал, но где?

А Юля просто переживала прилив страха, но увели одну лишь регистраторшу, без них.

В «гадючнике» им подсказали адрес Бюро по Трудоустройству и через день они отбыли с Московского вокзала в Центральную Азию поездом «Ленинград-Ташкент», куда завербовались на работу как фронтовик с молодой женой, которая его всё же дождалась…

За окном поплыл перрон вокзала и посреди суетной толпы уцелевших в Бойне № 2, поверх общей мельтешни голов, Иван увидел слишком свежую, невероятно незатасканную будёновку — ведь с Финской больше шести лет прошло. Лица он различить не смог.

Стоял тот неподвижно, а вокруг спешили выжившие в войне, которую впоследствии назовут ВОВ или WWII, для краткости, нам же всегда некогда — что было, то сплыло и хорошо, что худшее позади. Нам некогда понять невозможность этой грёзы, понять, что бойня с нами навсегда и радуйся пока она не докатилась до твоей деревни, эта бойня, что перманентно меняет свои формы и номера.

Уж такова наша природа — ставить меты и вехи, хоть как-то показать — строкой в книжке ветерана, наскальным рисунком на стене пещеры, гурием на вершине, куда взбрёл едва живым от усталости. Хоть чем-то доказать, что и мы тоже жили-были и тем продлить себя во времени, куда нам не войти, но этой вот отметинкой пережить самого себя же…

Зачем? Для бойни со следующим номером?

А всё же хочется, знаю — сам такой, и этому тут уж даже слов никак не подобрать кроме «хотя конешно, но оно всё же таки шо ж, а если вдуматься то, в определённой степени, даже и однако…»

* * *

Пазлик #31: Усложнение Покаяния

Нет, хоть убей, не может, не в силах Дмитро Иваныч вспомнить как открывал он в ту ночь дверь. И открывал ли вообще. В ту проклятую ночь.

Хотя, конечно, ночь не виновата и обвинена облыжно, напраслину на неё возвели, чернуху подшили и нечем ей теперь отмыться, поскольку и сам Дмитро Иваныч совсем уж не упомнит наотрез — как он открыл тогда эту грёбаную дверь и вообще он ли.

Да, в ту ночь он был в отрубе, в хлам — тут нечем крыть — и по пути к себе на пятый его швыряло от перил марша и до стены и волокло, с противным писком, по зелёной краске.

Но он не падал. Нет. Ну может пару раз руками ухватился за ступеньки. Чисто для равновесия. Чтоб удержать.

Да, возможно он что-то говорил при этом, не исключено.

Ну ладно! Ладно! Не говорил, а мыкал, как последнее быдло: «…а ы иня пыл дпы!»

Потому что и Старший Преп хочет хоть иногда почувствовать себя человеком. По полной. А кандидат наук тем более. Хотя нет, тогда он не успел ещё защититься…

А когда дверь квартиры всплыла перед ним, он её опознал, хотя она выглядела пополневшей. Ну полный круг, короче. Но дверь — та, круглая почему-то, но дверь — его.

Он постоял, уронив голову на грудь, упёрши взгляд в коврик перед дверью, а руку в её косяк, тяжко выдыхая. Хотел было сплюнуть, но слюна кончилась ещё вместе со всем тем, что выблевал не доходя до дому.

И как раз тогда он начал нашаривать у себя ключ. И это уже легко, он у него в правом. Зимой и летом ключ у него в правом, постоянно.

И он точно помнит, как он смотрел на него, на ключ, типа на мушку, и целился на вертикальную прорезь ключной скважины английского замка.

Одним глазом целился он, но скважина плавала даже в одиночку, несмотря на это, вопреки тщательному прицелу.

Он защипнул её между двух пальцев левой и просунул ключ, а дальше — провал…

Дальше было уже утро после той проклятой ночи. Утро и расколотый похмельем череп, и он на диване, не в силах продрать глаз.

Нет, ботинок на нём не было, да. И в этом его большой плюс. Как это выяснилось в дальнейшем.

Когда он вспоминал, что на диване, да, но без ботинок, нет. И в этом плюс. Впоследствии…

А начиналось всё вполне рутинно и пристойно скучным выпивоном на собрании преподавательского состава языковых кафедр института, чтобы почествовать бывшего студента филфака, а ныне молодого многообещающего прозаика, что натрудил уже две тощих книжки на Украинской мове.