И действительно, лицо у него было оживленное и даже веселое. Свежевыбритый, наряженный в одну из самых лучших ночных рубашек Флинна, он возлежал на чистейших простынях, как древнеримский император во время пиршества. Возле кровати стоял низенький столик, а на нем ваза с букетом красного жасмина, по всей комнате были расставлены и другие цветочные подношения – все эти цветы, кстати, срезала и расположила своими ручками лично Роза O’Флинн.
Кроме того, Роза и ее нянька так усердно пичкали больного разными вкусностями, что он заметно прибавил в весе, и болезненные желтоватые пятна на его щеках сменились розовым румянцем. Флинну даже стало немного досадно смотреть, как балуют Себастьяна, носятся с ним, как с племенным жеребцом на конюшне, в то время как самого Флинна едва терпят, – и это в его собственном доме!
Аналогия, вполне естественно возникшая в голове Флинна, породила дальнейшую цепочку мыслей, и ему стало совсем не по себе. Жеребец! Флинн внимательно поглядел на дочку и обратил внимание, что платье на ней белое, с прозрачными рукавами, когда-то принадлежавшее ее матери, – этот наряд Роза обычно прятала подальше и берегла, надевала его за всю свою жизнь, возможно, всего раза два, не больше. И боже же ж ты мой, ножки-то, ножки… она же всегда ходила по дому босиком, а теперь? Щеголяет в покупных лакированных туфельках! А в черных ее, лоснящихся волосах цветок бугенвиллеи! А на кончике длинной косы, обычно небрежно повязанной кожаным ремешком, красуется шелковая ленточка! Однако! Флинн O’Флинн никогда не был человеком чувствительным, но тут вдруг заметил в лице дочери странный, незамечаемый прежде отсвет некоей целомудренной серьезности – выражение, которого раньше никогда не было, – и ощутил в груди необычное для него чувство, столь незнакомое, что он никак не мог бы назвать его отеческой ревностью. Однако Флинн понял, что чем раньше он спровадит отсюда Себастьяна, тем для него будет лучше.
– Ну что ж, это хорошо, Бэсси, – добродушно прогудел он. – Это очень хорошо. Ты знаешь, я на днях собираюсь послать людей за припасами в Бейру, и вот подумал, что они могли бы приобрести там кое-какую одежонку и для тебя.
– Большое спасибо, Флинн, – сказал Себастьян, тронутый добротой друга.
– А такие дела не делаются кое-как, – продолжал Флинн, эффектным жестом доставая портновский сантиметр. – Снимем мерку и пошлем размеры к старине Парбху, пусть для тебя что-нибудь сошьет.
– Честное слово, это очень с твоей стороны славно.
А также вовсе на него не похоже, подумала Роза O’Флинн, наблюдая, как ее отец аккуратно измеряет и записывает размеры ног Себастьяна, потом рук, окружность шеи, груди и талии.
– Вот насчет обуви и шляпы, тут могут возникнуть проблемы, – вслух размышлял Флинн, когда покончил с размерами. – Но… ладно, я тебе что-нибудь подыщу.
– Что за проблемы? Что ты хочешь этим сказать, Флинн O’Флинн? – заподозрив неладное, спросила Роза.
– Да нет, ничего особенного, ничего страшного…
Флинн торопливо собрал бумажки, сантиметр и смылся, чтобы избежать дальнейших расспросов.
Прошло время, Мохаммед с носильщиками вернулись из экспедиции за покупками в Бейру, и Флинн немедленно укрылся с ним в своем арсенале для тайного совещания.
– Ну что, принес? – взволнованно спросил Флинн.
– Пять ящиков джина я спрятал в пещере за водопадом, в верхней части долины, – прошептал в ответ Мохаммед, и Флинн облегченно вздохнул. – Но одну бутылочку я прихватил с собой.
И Мохаммед достал ее из-под рубахи. Флинн взял напиток, зубами вытащил пробку и плеснул немного в стоящую наготове эмалированную кружку.
– А все другое, что я просил?
– Пришлось туговато – особенно с головным убором.
– Но ты все же привез его? – нетерпеливо спросил Флинн.
– Здесь не обошлось без руки самого Аллаха, – ответил Мохаммед, не собираясь торопиться и сразу все выкладывать. – В заливе стоял немецкий корабль, он зашел в порт Бейра по пути на север, в Дар-эс-Салам. И на корабле было три немецких офицера. Я увидел, как они гуляли по палубе. – Мохаммед с важным видом откашлялся. – И в тот вечер один мой друг отвез меня на лодке к кораблю, и я посетил каюту одного из военных.
– Ну и где же он? – спросил Флинн, едва сдерживая нетерпение.
Мохаммед встал, подошел к двери и подозвал одного из носильщиков. Потом вернулся и поставил на стол перед Флинном какой-то узел. Горделиво ухмыляясь, он смотрел, ожидая, когда Флинн этот узел развяжет.
– Боже милостивый, – тихо проговорил Флинн.
– Что, разве не красивая?
– Позови Манали. Скажи, чтобы шел немедленно.
Через десять минут Себастьян, которого Роза наконец-то признала ходячим больным, вошел в хижину, где его бурно приветствовал Флинн:
– Садись, садись-ка, мой мальчик. У меня есть для тебя подарок.
Себастьян неохотно повиновался, не отрывая взгляда от лежащего на столе и накрытого куском ткани предмета. Флинн наклонился и сорвал с него ткань. И затем такими же церемонными движениями, какими архиепископ Кентерберийский венчает голову короля короной, он поднял и почтительно возложил на голову Себастьяна шлем.