Шлем был покрыт черной эмалью, сиял глянцевым лаком, а под подбородком Себастьяна тяжело свисала золоченая цепь. Наверху головного убора восседал вскинувший крылья и в неслышном и грозном клекоте раскрывший острый клюв, готовый вот-вот взлететь орел.
Потрясающе красивая вещь, что и говорить. Столь совершенная, что Себастьян и сам был потрясен, правда шлем этот налез ему до самой переносицы, и глаза Себастьяна едва виднелись из-под выступающего вперед козырьком края.
– На пару размеров больше будет, – признал Флинн. – Но можно подложить на макушку материи, и встанет повыше.
Он отошел на несколько шагов и слегка наклонил в сторону голову, оценивая результат:
– Бэсси, мальчик мой, ты их всех сразишь наповал.
– Зачем все это? – с беспокойством спросил Себастьян, глядя на него из-под стального шлема.
– Увидишь. Главное, старайся не очень кивать.
Флинн повернулся к Мохаммеду, который, стоя у двери, воркующим голосом восхищенно что-то бормотал.
– А одежда? – спросил он.
Мохаммед повелительно махнул рукой носильщикам, и они потащили в хижину коробки, которые несли на себе всю дорогу из Бейры.
Видно было, что Парбху, индиец-портной, поработал на славу. Задача, поставленная перед ним Флинном, задела его за живое, ведь в душе он всегда ощущал себя настоящим художником.
Через десять минут Себастьян смущенно стоял в центре хижины, а Флинн с Мохаммедом медленно кружили вокруг него, с восторженным самодовольством оценивая результат.
Кроме массивного шлема, который теперь, когда между черепом и сталью подложили кусок в несколько раз сложенной ткани, сидел достаточно высоко, Себастьяна нарядили в небесно-голубой китель и брюки-галифе. Манжеты кителя были оторочены желтым шелком – полоска того же самого материала в виде лампасов украшала и галифе, – а высокий воротник был расшит металлической нитью. Черные сапоги со шпорами так больно жали ему пальцы, что Себастьяну приходилось стоять, обратив носки внутрь, а лицо его от растерянности и замешательства стало пунцовым.
– Послушай, Флинн, – умоляющим голосом проговорил он, – что все это значит?
– Бэсси, мальчик мой, – сказал Флинн, ласково кладя руку ему на плечо, – тебе предстоит важная миссия: отправиться туда и взыскать для… – Он чуть было не сказал «для меня», но быстро спохватился и закончил правильно: – Для всех нас налог на жилье.
– Что это за налог такой?
– Налог на жилье – это сумма в пять шиллингов, ежегодно выплачиваемая вождем каждого племени германскому губернатору за каждую хижину его деревни.
Флинн подвел Себастьяна к стулу и бережно, словно беременную женщину, усадил его. И поднял руку вверх, чтобы остановить дальнейшие вопросы и протесты Себастьяна.
– Да, я знаю, что ты ничего не понимаешь. Но я сейчас тебе все терпеливо и подробно объясню. Просто держи рот закрытым и слушай.
Он сел напротив Себастьяна и наклонился, серьезно глядя ему в глаза:
– Итак. Немцы должны нам за потопленный корабль и все такое – мы же с тобой согласились в этом, верно?
Себастьян кивнул, и шлем съехал вперед, прямо ему на глаза. Он сдвинул его обратно на место.
– Ну вот, с отрядом одетых, как аскари, стрелков ты отправишься через реку. И навестишь все до одной деревни на той стороне до того, как туда доберется настоящий сборщик налогов, чтобы собрать денежки, которые немцы должны нам. Ты меня понимаешь?
– А ты сам разве со мной не пойдешь?
– Господи, да как я пойду, если моя нога еще как следует не зажила? – раздраженно возразил Флинн. – А кроме того, каждый староста на той стороне знает, кто я такой. А тебя еще ни один ни разу не видел. Ты должен говорить им, что ты новый офицер, недавно приехал из Германии. Одного взгляда на эту форму им будет достаточно, и они быстренько все заплатят.
– А если настоящий сборщик там уже побывал? Что тогда будет?
– Обычно до сентября собирать они не начинают. И начинают на севере, постепенно спускаясь к югу. У тебя куча времени.
Сдвинув под шлемом брови, Себастьян стал приводить целый ряд возражений, но каждое из них звучало слабее предыдущего, и Флинн разбивал их одно за другим, как орешки щелкал. Наконец наступило долгое молчание, во время которого мозги Себастьяна работать решительно отказывались.
– Ну что? – спросил наконец Флинн. – Сделаешь?
Ответ ему прозвучал с неожиданной стороны, причем женским, но отнюдь не сладкозвучным голосом:
– И не подумает!
Флинн с Себастьяном, словно школяры, балующиеся табачком в туалете и застигнутые за этим занятием учителем, с виноватым видом повернули головы к двери, которая неосмотрительно оставалась распахнутой.