Глаза Гейзенберга

На овальной сцене появилась толпа аборигенов; проекция уменьшала их раза в четыре. От толпы исходило безумное возбуждение – оно передалось по сенсорной сети Рут, и та отпрянула от силы захлестнувшего ее чувства.

– Ты испытываешь те же эмоции, что и существа на сцене, – объяснил Келексел. – Если хочешь, можешь вон той левой кнопкой убавить интенсивность. – Он подкрутил регулятор, и возбуждение спало.

– А это происходит на самом деле? – спросила Рут.

Собравшиеся люди были облачены в пестрые старинные наряды: синие ткани, красные ленты, грязные лохмотья, изредка блестящие пуговицы и гербы, на некоторых мужчинах красовались треугольные шляпы с красными кокардами. От этого смутно знакомого зрелища Рут стало не по себе. Внутри все пробудилось и начало пульсировать в такт барабанному бою ускользающего прошлого.

– Они настоящие? – Ее голос зазвучал громче и настойчивее.

Толпа побежала, раздался топот множества ног. Из-под длинных пышных юбок замелькали коричневые подошвы.

– Настоящие? – удивился Келексел. – Что за странный вопрос… Ну, в некотором смысле… Это на самом деле происходило с аборигенами вроде тебя. Настоящие… надо же. Мне никогда и голову не приходило.

Толпа устремилась через парк. Келексел подался вперед, чтобы окунуться в поле микросенсорной сетки. На него пахнуло мокрой травой, резким ароматом хвои, перемешанным с вонью вспотевших от усердия тел. Сцену заполонили бегущие ноги – они неуклонно спешили вперед, по темным дорожкам, по траве, сбивая желтые лепестки с растущих по краю цветов. Влажный ветер, мелькающие ноги, раздавленные лепестки – зрелище завораживало.

Камера отъехала назад, и вид переместился на булыжную мостовую, затем на высокую каменную стену, к которой приближался народ. В толпе бегущих засверкала сталь.

– Похоже, они берут штурмом какую-то крепость, – сказал Келексел.

– Бастилия, – прошептала Рут. – Это взятие Бастилии.

Она застыла от потрясения: на ее глазах народ штурмовал Бастилию. Она перенеслась в четырнадцатое июля 1789 года, и прямо сейчас справа в толпу врезался строй солдат. Слышался стук копыт, грохот выстрелов, ржание лошадей и грубая брань. Пановид исправно переводил ругань на английский, потому как Рут ввела команду по-английски.

Рут вцепилась в подлокотники.

Внезапно Келексел протянул руку и нажал серую кнопку слева. Сцена исчезла.

– Я помню эту историю, – сказал он. – Одна из лучших постановок Фраффина. – Он коснулся волос Рут. – Ты поняла теперь, как работает пановид? Фокусировка здесь. – Он показал. – Интенсивность – вот тут. Все довольно просто, а удовольствия хватает на множество часов.

«Удовольствия? – подумала Рут. Она медленно повернулась к Келекселу, в ее глазах застыл ужас. – Взятие Бастилии – постановка Фраффина?!»

Она уже слышала это имя, когда Келексел рассказывал о кинокорабле. Но только сейчас до нее начал доходить смысл этого названия.

Кинокорабль!

– Я вынужден отлучиться по делам, – сказал Келексел. – Не скучай пока за пановидом.

– Я… думала… ты на сегодня освободился, – пробормотала Рут.

Ей совсем не хотелось оказаться один на один с этой жуткой, но притягательной машиной. В воссоздаваемой пановидом реальности Рут боялась обнаружить нечто такое, с чем она не справится, боялась огня, способного выжечь ее изнутри. В постановках Фраффина крылась мощная и опасная сила, которую Рут не могла контролировать и которой была не в силах сопротивляться.

Она взяла Келексела за руку и заставила себя улыбнуться.

– Прошу тебя, останься.

Келексел колебался. Мольба на лице его питомицы очень манила, но в то же время Инвик, настроившая пановид под Рут, дала ему новую пищу для ума. В нем вновь зашевелились сомнения, а с ними и чувство ответственности перед Бюро. Он подозревал, что с виду бесстрастная и немногословная врач корабля могла оказаться слабым звеном в окружении Фраффина, и ему не терпелось это проверить.

– Сожалею, – твердо сказал он, – мне пора. Скоро вернусь.

Поняв, что его не переубедить, Рут безвольно откинулась в кресле. Келексел вышел; она осталась одна с искушающим пановидом.

– Текущая постановка, последняя версия, – сказала она и нажала нужные клавиши.

Овальную сцену заполнила чернота, по краю которой угадывались едва мерцающие желтые звездочки. В центре возникла точка голубого света; она сверкнула белесой вспышкой, и на сцене появился человек. Он брился, стоя перед зеркалом. Рут вскрикнула, узнав адвоката отца Энтони Бонделли. Она задержала дыхание, стараясь отогнать мерзкое ощущение подглядывания.

Бонделли стоял к ней спиной, его смуглое лицо отражалось в зеркале. Блестящие черные волосы были разделены на пробор и зачесаны назад. Высокий лоб, раздувающиеся ноздри, карандашная линия усиков над маленьким ртом. Широкий подбородок, всегда казавшийся ей непропорциональным на узком лице. Всем своим видом он излучал сонное самодовольство.

За сценой послышался нарастающий звук голосов. Бонделли прервал свое занятие, повернулся через правое плечо и крикнул в открытую дверь: «Что там за шум? – Он продолжил бриться, бормоча: – Вечно врубает телевизор на полную громкость».