Глаза Гейзенберга

Порядок предполагает закон. Закон представляет собой форму, которая способствует нашему пониманию порядка, позволяя нам предсказывать и иным образом иметь дело с порядком. Однако пойти далее и заявить, что закон требует намерения, – это уже другой вопрос. Подобное утверждение вовсе не следует из факта существования закона. На самом деле, осознание вечности предлагает совсем иную точку зрения. Намерение требует начала: сначала намерение, а потом закон. Сущность вечности заключается в отсутствии начала и конца. Без начала нет намерения, нет вечного мотива. Без конца нет конечной цели, нет суждения. Из этих наблюдений мы постулируем, что грех и вина, продукты намерения, не являются фиксированными производными вечности. Как минимум, такие концепции как грех-вина-суждение требуют начал и посему существуют как сегменты вечности. Подобные концепции являются методами обращения с конечным законом и лишь случайно – с вечными вопросами. Именно отсюда мы понимаем, как ограниченны и как ограничивающи наши проекции на Божественную сущность.

– Аббод Халмирах, «Проблема вечности»

В ночном воздухе висела кусачая прохлада, и Орн порадовался плотному материалу ученической тоги. Бакриш привел его в обширную парковую зону, скрытую в стенах заповедника религий. С деревьев, окутанных густыми тенями, ворковали птицы. Пахло свежескошенной травой.

Поблизости не было никаких искусственных источников света, но Бакриш шел по каменистой тропинке так, будто видел ее, а Орн следовал за смутными очертаниями робы жреца.

Перед ними на фоне звезд вырисовывался силуэт холма. Вверх по холму змеилась цепочка живых огоньков.

Раненая рука Орна еще ныла, но энергетическая пилюля отодвинула усталость на задний план.

Бакриш сказал через плечо:

– Эти огни несут ученики, их сопровождают жрецы. У каждого из учеников в руках двухметровый шест с фонарем на верхушке. Фонарь имеет четыре полупрозрачные стороны, каждая своего цвета, как видишь – красная, синяя, желтая и зеленая.

Орн глядел на огни, мерцающие на темном холме, словно фосфоресцентные насекомые.

– Зачем все это?

– Так они демонстрируют смирение.

– А что значат четыре цвета?

– А-а, красный символизирует посвященную кровь, синий – истину, желтый – богатство религиозного опыта, а зеленый – растущую жизнь.

– Чем они демонстрируют смирение, поднимаясь на холм?

– Тем, что согласились это сделать!

Бакриш прибавил темп и, сойдя с тропы, пошел прямо по лужайке. Орн споткнулся и торопливо бросился догонять. Ему опять пришел в голову вопрос, почему он позволяет себе продолжать испытания. Потому что это может привести его к аббоду? Потому что Стетсон приказал выполнить задание? Потому что он принес клятву КИ? Ни одна из этих причин не казалась рациональной. Он словно оказался в тесной колее, сойти с которой мог бы так же просто, как Бакриш сошел с тропы, оставшейся у них за спиной.

Жрец остановился перед узкими открытыми воротами в каменной стене, и Орн увидел, что в ворота затекает поток безмолвных людей. То и дело кто-нибудь из процессии протягивал руку и брал длинный шест со стойки, расположенной возле ворот. За стеной один за другим оживали огни фонарей. Орн чувствовал запах пота, слышал шорох ног, шуршание одежд. Время от времени раздавалось покашливание, но разговоров не было.

Бакриш взял шест, повернул основание, и в фонаре на верхушке шеста загорелся свет. Фонарь, обращенный красной стороной к процессии в воротах, заскользил багровым отблеском по череде идущих людей – ученик и жрец, ученик и жрец, глаза устремлены в пол, лица серьезные и сосредоточенные.

– Держи. – И Бакриш сунул фонарь в руки Орну.

Шест оказался маслянисто-гладким на ощупь. Орн хотел было спросить, что ему делать – просто нести или… еще что-нибудь, но всеобщее молчание подавляло. Он чувствовал себя неловко с этой штуковиной в руках. Что они вообще тут делали? И чего ждали?

Бакриш взял его под руку и прошептал: