Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Такая же политическая слежка была организована партийно-политическими органами в ходе внутрипартийных дискуссий. 30 июня 1926 года руководство Пубалта направило докладную записку начальнику ПУРа А. С. Бубнову о политическом контроле за поведением сторонников «троцкистско-зиновьевской оппозиции». Щекотливость ситуации заключалась в том, что эти люди занимали совсем недавно высокие посты в армии, в том числе в политическом аппарате, а кроме того, оставались членами партии. Некоторые из них по-прежнему являлись политработниками. Поэтому в записке отмечалось, что «по мере развития событий будем регулярно информировать Вас подобным полуофициальным образом». По существу вопроса сообщалось, что политотдел взял на учет «небольшую группу оппозиционеров, остающихся на работе (Мальков, Трифонов)», «бывших троцкистов и сторонников рабочей оппозиции». Одновременно проводилось «устное инструктирование» (курсив наш. — В. И.) работников партийного просвещения [433].

Политорганы вели секретную переписку о поведении конкретных командиров Красной армии в ходе внутрипартийных дискуссий. Так более полугода шла секретная переписка о морском летчике Голубкове. Первый запрос о нем ПУР направил 25 декабря 1927 года в связи с тем, что по одному из сообщений «тов. Голубков был активным фракционером-троцкистом». В июне 1928 года последовал новый запрос: «…выяснить и сообщить в ПУР об отношении Голубкова в прошлом к политике партии и в данное время к решениям 15 партсъезда». 7 июля 1928 года зам. начальника политуправления Черноморского флота А. А. Булышкин направил с грифом «Сов. секретно» ответ в ПУР: «Член ВКП(б) Голубков, в настоящее время командир эскадрильи школы морских летчиков, за время пребывания в морских силах Черного моря оппозиционных настроений не проявлял, против решений XV съезда не высказывался, голосовал за резолюции, одобряющие решения съезда» [434].

Между тем даже в эти годы находились коммунисты, заявлявшие о добровольном выходе из партии. 27 января 1925 года краснофлотец В. В. Широков, 1904 г. р., комсомолец с 1920 года и член РКП(б) с 1923 года, подал в партячейку заявление: «Прошу не считать меня членом РКП(б). Причина выхода не объяснима». На данной информации появилась резолюция комиссара штаба морских сил Балтийского флота М. Ф. Стороженко: «Комиссару Партийной комиссии. <…> Широкова, если его поведение будет действовать разлагающе, подвести под Трибунал и отдать под суд» [435]. Зато краснофлотец 5-й роты линкора «Парижская Коммуна» А. Н. Морозов, кандидат в члены РКП(б), 3 февраля 1925 года постарался объяснить товарищам мотивы своего поступка:

Дорогие товарищи, как мне не прискорбно, как мне ни тяжело расставаться с коммунистической партией, сделавшей много хорошего за свое пребывание, но в настоящее время мое сознание не может смириться с ее политикой. Я всегда был согласен. Всегда поддерживал политику партии. Многие тов[арищи] будут упрекать меня в малодушии, невыдержанности и прочей ерунде и т. д. Но нет, тов[арищи], я сам над этим задумывался, задавался вопросом, не заставляет ли меня выход из партии, личная карьеристическая причина. Я знаю, что личная моя жизнь лучше была бы обеспечена в партии, нежели вне ее. Я знаю, что меня провели бы политруком. Поэтому личного в этом меньше всего. Причина выхода: Главное не согласен с бюрократизмом в партии и продолжением НЭПа, с расстрелом красноармейцев и приказом о начальствовании и много других. Так я жертвую собой, но это дает Вам задуматься над причинами моего выхода и вообще выходов товарищей (сохранено правописание документа. — В. И.) [436].