Глазами, полными любви

До рождения правнучки Наты, пока Григорий, лихой сынок бабушки Анисьи, мотался по работам, любовницам, очередным женам и распевал песню про красную рубашоночку, она жила с его детьми и с первой, самой надежной невесткой – Наткиной бабушкой. Потом бабулю забрала к себе Наткина мама, затем ей довелось пожить в новой семье Алексея Михайловича. В конце концов Григорий забрал матушку к себе, и последние дни свои она провела под крышей дома разгульного сыночка. Конечным ее пристанищем стало Заельцовское кладбище. Никого из родственников Григорий по пьяной лавочке на похороны не пригласил, поэтому место захоронения бабушки Анисьи осталось неизвестным для всей родни.

С этой прабабушкой, которой к моменту рождения правнучки было уже сильно за восемьдесят, девочка Наташа, по причине сильной занятости родителей, проводила большую часть времени. Из-за почтенного возраста и множества домашних хлопот бабуле не всегда удавалось держать подопечную на коротком поводке. Едва научившись уверенно стоять на ногах, а тем более бегать, Натка при каждом удобном случае улепетывала от своей воспитательницы.

Поскольку дело происходило в общежитии, то, оказавшись на свободе, шалунья сразу ныряла в первую же открывшуюся дверь. Этаж, где проживала семья, был женским. В любой из комнат, куда ей удавалось проникнуть, девчата с удовольствием хватали девочку в охапку, начинали возиться, играть с ней, как с куклой.

Потеряв правнучку, старушка встревоженно обходила помещения в поисках беглянки. Однажды бабуля зашла к студенткам, у которых Натулька в тот момент обреталась. Заслышав в коридоре шаркающие шаги, те быстро посадили ребенка на стоявший в углу высокий шкаф.

– Девки, вы Наташку нашу не видели? Куды ее опеть окаянный унес? – приступила к расспросам бабушка Анисья.

– Нет, не видели! – в один голос отвечали девчата.

Во время беседы девочка мышкой сидела под самым потолком, боясь пошелохнуться. Во-первых, ей было страшно. Для двухгодовалой крохи шкаф казался высоченным, как гора. Во-вторых, очень не хотелось обнаруживать свое присутствие, дабы не быть отправленной на постоянное место жительства.

Общажный вольный быт не только наложил в детстве определенный отпечаток на личность Наташи, но сопровождал ее на продолжении многих лет жизни. Как ни мечтала она об уютной оседлой домашней жизни, верховный планировщик ее судьбы строил маршрут по своему усмотрению. Сначала семью родителей бросало с одного места на другое, затем сама Наталья уехала учиться в другой город, где пришлось поселиться в студенческом общежитии.

В Кемерове она поступила в вуз с довольно-таки дебильным названием «Институт культуры». Естественно, все студенчество «Кемерухи» именовало учебное заведение не иначе как «институт культуры и отдыха». Впрочем, этому вузу еще относительно повезло с наименованием. Студентов Института пищевой промышленники зубоскалы величали не иначе как «колбасниками», а само имя храма знаний в их интерпретации звучало: «институт колбасной промышленности». Над «колбасниками» издевались, но многие «культуристы» и «технари» в душе им завидовали. В те времена повального дефицита приближенность к колбасным и прочим продуктовым изделиям, хотя бы и в перспективе, означала возможность попасть в касту избранных.

После окончания Института культуры молодая специалистка Наталья начала работать в библиотеках Новокузнецка, Новосибирска. И всюду, почти до тридцати лет, ее сопровождала все та же узенькая коечка, утлая лодочка в бурном общежитском бедламе. Первую собственную крышу над головой Наталье удалось заиметь почти в бальзаковском возрасте. Однокомнатную квартиру (не без протекции отца) предоставил номерной оборонный завод, где она отработала несколько лет.

По-видимому, с младенческого же возраста, со времен сельхозинститутской общаги зародилась у нее любовь к хождению в гости, интерес к другим людям, их житью, быту. Отца после окончания вуза отправили по распределению в тьмутаракань – в село Усть-Ламенка, притаившееся на краю болот и лесов Венгеровского района. Наташа с младшей сестрой оказались под попечительством все той же прабабушки Анисьи.

На новом месте жительства линия поведения не менялась. Улизнув при первой возможности от едва таскавшей ноги няньки, сестрицы принимались шататься по деревне. А когда начинал чувствоваться голод, забредали в первый попавшийся двор, в котором не слышался собачий лай, и старшая на голубом глазу заявляла:

– Покормите нас, мы директоршины дочки!

Само собой, их кормили. Коровы в то время имелись в каждом дворе. Стакан молока и кусок хлеба, дабы подкрепить силенки малолетних странниц (тем более «директоршиных дочек») легко могла найти любая хозяйка.