Глазами, полными любви

От него она узнала о Пастернаке, Цветаевой, Мандельштаме, Каролине Павловой, других поэтах серебряного века. Натка не могла знать, что через десяток-другой лет троица «Пастернак-Цветаева-Мандельштам» превратится в заезженную до пошлости пластинку, не знать этих фамилий станет неприлично для любого мало-мальски образованного человека, считающего себя интеллигентным. В конце шестидесятых годов, еще хранивших отзвуки недавней хрущевской оттепели, каждое из этих имен для сельской девушки являлось откровением.

Однажды вечером, когда родители отправились смотреть телевизор в большую комнату, Геша зашел к Натке в ее комнату и вытащил из своего видавшего виды портфеля (с ним, казалось, он не расставался даже во сне) журнального формата книжицу. На обложке был изображен причудливый циферблат, свисавший с ветви дерева подобно блину. Надпись иностранным шрифтом гласила: «Сальвадор Дали».

Раскрыв этот не то каталог, не то проспект какой-то выставки, ученица, что называется, потеряла дар речи. С каждой иллюстрации на нее смотрели предельно реалистично изображенные, но странно искаженные, невероятно соединенные между собой предметы, фигуры, пейзажи. По пустынным просторам брели огромные слоны на тонюсеньких высоченных ногах-ходулях, из животов красивых, уточенных женщин, словно из причудливых комодов, выдвигались какие-то ящички, мельницы взмахивали не привычными лопастями, а огромными крыльями бабочек.

От всего увиденного на душе становилось тревожно, но в то же время жутковато-радостно. Так ребенок, подброшенный сильными отцовскими руками, взмывает в небо. Маленькое сердечко трепещет от страха и в то же время радуется полету, уверенное в том, что ничего плохого с ним не случится.

Для Натки открылся еще один неведомый причудливый мир. В СССР, как известно, не было не только секса, но и много чего другого. В том числе нигде в широком доступе не появлялись изображения работ художников-сюрреалистов, абстракционистов и прочих загнивающих или полностью прогнивших «истов». Недавний глава страны никакой сомнительной мазни на дух не выносил сам и не позволял другим пропитываться упадническим влиянием тлетворного Запада. Достаточно вспомнить о так называемой «бульдозерной» выставке, устроенной молодыми художниками Москвы прямо под открытым небом. Подогнанный властями бульдозер смел с лица земли не только их работы, но закопал в нее последние надежды творческой интеллигенции на оттепель.

От картин неистового испанца веяло такой свободой, крамолой и анархией, что советские искусствоведы предпочитали, чтобы их аудитория любовалась банными сюжетами различных Рубенсов с их обнаженными толстомясыми красавицами, нежели приобщалась к чему-то новому, неизвестному и уже одним этим представлявшему опасность для костенеющего на глазах общества.

В конце концов, всякому гражданину было известно: «Сегодня он играет «жаст», а завтра Родину продаст!» («Жаст», понятное дело, это джаз.) Любопытно, что данный лозунг в общем-то оказался не столь уж лишенным смысла. Тогдашние идеологи как в воду глядели. Родину все-таки отдали на раздербанивание буржуйским акулам. Недоглядели строгие товарищи в штатском, недопрослушивали, недореагировали или… страшно сказать… сами к этому руку приложили. Кто знает, темна вода в облацех… До сих пор не известно, кто распотрошил шестую часть суши – те, кто самозабвенно танцевал рок-н-рол и слушал вражьи «голоса», либо те из «благонамеренных», кто принимал мудрые, судьбоносные для страны решения в тиши солидных кабинетов.

Что касается Рубенсов и иже с ними, с этой категорией художников минувших эпох Натка неплохо познакомилась благодаря журналу «Огонек». До того момента пока он не превратился в оружие массового разрушения советского строя, в течение десятков лет это издание добросовестно выполняло просветительскую функцию, являясь окном в мир для жителей самых удаленных уголков необъятной нашей страны.

«Огонек» публиковал фоторепортажи из разных точек планеты, предоставлял свои страницы прозаикам, поэтам, публицистам, но главной изюминкой, на взгляд десятиклассницы Натки, являлись обстоятельные статьи по истории живописи. Их сопровождали прекрасные иллюстрации, которые девочка на протяжении нескольких лет аккуратно вырезала и вклеивала в специальные альбомы. В них картины художников раннего средневековья соседствовали с пышнотелыми музами Тициана, творения прерафаэлитов бросали томные взоры на легкие беспечные мазки французских импрессионистов, буйные, как стихия, малявинские бабы в алых сарафанах кружились в вихревых хороводах…

Когда Натка, показав все это богатство «англичанину», стала рассказывать о каждой из картин, дилетантски поверхностно рассуждая о цветовой гамме, законах перспективы, тот несказанно удивился и тут же заявил ее родителям:

– А ведь ваша девица спокойно выдержит конкурс в Ленинградский институт культуры и искусств на отделение искусствоведения!