Глиняный мост

Он наблюдал за ней с крыльца, и дни склеивались в недели, и Клэй ходил со мной на работу. Вернуться в Бернборо он не мог, ни на кладбище, ни на крышу. Тем более на Окружность. Он таскал за собой вину.

Однажды я дрогнул; спросил, вернется ли он в Силвер, но Клэй только пожал плечами.

Я знаю, я его тогда отметелил, за побег.

Но было ясно, что ему надо закончить.

Так жить невозможно.

Наконец он решился, взошел на крыльцо Макэндрю.

Отворила пожилая леди.

Крашеные волосы, завивка – и что до меня, то я не согласен, потому что эта дверь тоже вела к великим событиям: надо было только постучать.

– Чем могу помочь?

И Клэй, являя себя худшего – и лучшего, – ответил:

– Простите, что беспокою, миссис Макэндрю, но если вы не против, могу ли я как-нибудь поговорить с вашим мужем? Меня зовут Клэй Данбар.

Хозяин дома знал это имя.

У Новаков его тоже знали – но лишь как мальчишку, который сидел на крыше.

– Входи, – пригласили они.

И оба были так убийственно милы; так добры, что это ранило. Они заварили чай, Тед пожал ему руку и спросил, как дела. Кэтрин Новак улыбалась, и это была улыбка, чтобы не умереть, или чтобы не заплакать, или и то и другое, он не мог сказать.

В любом случае, рассказывая, он старался не смотреть туда, где она сидела в день, когда они с Кэри слушали репортаж со скачек на юге – где большой гнедой жеребец пришел седьмым. Его чай остыл, нетронутый.

Он рассказал им про субботние вечера.

Матрас, пленку.

Рассказал про Матадора в пятой.

Рассказал, что влюбился в тот самый миг, когда она с ним впервые заговорила, и что это он виноват, во всем виноват. Он размяк, но не расплакался, потому что не заслуживал ни слез, ни сочувствия.

– Вечером перед тем, как он ее сбросил, – говорил Клэй, – мы там встретились, мы были голые и…

Он умолк, потому что Кэтрин Новак – золотисто-рыжее качнулось вперед – встала и шагнула к нему. Мягко подняла с кресла и крепко обняла, так крепко, и гладила по стриженой голове, и это было так адски по-доброму, что ранило.

– Ты пришел, пришел к нам, – сказала она.

Понимаете, Тед и Кэтрин Новак никого не винили, уж точно не этого несчастного пацана.

Они сами привезли ее в город.

Они знали, чем рискуют.

Потом Макэндрю.

Фотографии лошадей на стенах.

Фотографии жокеев.

Свет в доме был оранжевым.

– Я тебя знаю, – сказал Макэндрю; теперь он казался маленьким, будто сломанная ветка в кресле.

В следующей главе вы увидите, как это было тогда, раньше, – что в тот раз имел в виду Макэндрю.

– Ты мертвая ветвь, которую я приказал ей отрезать.

Волосы у него были желтовато-седые. Очки. Авторучка в кармане.

Глаза блеснули, но без особого довольства.

– Полагаю, ты пришел с обвинениями, так?

Клэй сидел в кресле напротив.

Смотрел прямо на него, не мигая.

– Нет, сэр, я пришел сказать, что вы были правы, – и застал Макэндрю врасплох.

Тот бросил на Клэя проницательный взгляд.

– Что?

– Сэр, я…

– Бога ради, зови меня Эннис и говори уже.

– Ладно, в общем…

– Я сказал говори.

Клэй сглотнул.

– Вы не виноваты, это все я.

Он не стал сообщать Макэндрю того, что рассказал Новакам, но однозначно дал ему понять.

– Понимаете, она не смогла совсем распрощаться со мной, и потому это случилось. Наверное, она слишком устала или думала не о том…

Макэндрю медленно кивнул.

– Она забылась в седле.

– Да, наверное, так.

– Ты был с ней накануне ночью.

– Да, – подтвердил Клэй и поднялся из кресла.

Он уже спустился с крыльца, когда Эннис с женой вышли следом и старик окликнул его:

– Эй! Клэй Данбар!

Клэй обернулся.

– Если бы ты знал, какие только кренделя не выкидывали жокеи за мои годы с ними.

Он внезапно заговорил сочувственно.

– Ради предметов куда менее стоящих, чем ты.

Он даже спустился и подошел к Клэю у калитки.

– Послушай, сынок.

Тут Клэй впервые заметил у Макэндрю глубоко во рту серебряный зуб, покосившийся вправо.

– Не представляю, чего тебе стоило прийти и все мне выложить.

– Спасибо, сэр.

– Вернись в дом, а?

– Нет, я лучше пойду.

– Ладно, но если я тебе чем-нибудь, хоть чем, могу помочь, скажи.

– Мистер Макэндрю?

Теперь старик замолчал, с газетой под мышкой. Он едва заметно приподнял подбородок.

Клэй почти уже спросил, насколько хорошим жокеем была или обещала стать Кэри, но понял, что вопрос непосилен им обоим – так что попробовал другое.

– Может быть, вы продолжите тренировать? – сказал он. – Будет неправильно, если вы бросите. Это же не ваша…

Эннис Макэндрю развернул плечи, поправил газету и двинулся в дом. Бормоча себе под нос:

– Клэй Данбар.

Хотел бы я знать, что он имел в виду.

Ему следовало сказать что-нибудь о Фар Лэпе.

(В водах, что так скоро нахлынут.)

В доме Теда и Кэтрин Новак оставалось только найти их: зажигалку, ларец и письмо Клэя.

Они не знали, потому что еще не трогали ее кровать, а все это лежало под ней, на полу.

Матадор в пятой.

Кэри Новак в восьмой.

Кингстон-Таун не может победить.

Тед коснулся гравировки.

Клэя, однако, больше всего озадачил и наконец что-то ему дал второй предмет из двух, добавившихся в ларце. Первым была фотография, которую прислал отец, с мальчиком на мосту; но вторую вещь он ей не давал, выходило, что она ее украла, и ему никогда не узнать, как это было.