Глобальная жатва

Это был Его сороковой день рождения. Он не собирался отмечать его, ведь у христиан так принято. А Он был христианином. Даже в церковь ходил в самых крайних случаях. Тем более, сорок – это средний возраст, если, конечно не умирать завтра или послезавтра, а умирать Ему пока и не хотелось. А зачем Ему еще один кризис, их и так хватало в жизни. Вот и решил Он его провести в обществе самых родных и близких Ему людей. Но потом Он вспомнил, что такие люди бывают только у покойного, и решил встретить его сам (с собою).

Но не тут-то было. Едва Он включил телевизор (для фона), как телевизор сказал, что Ему осталось ответить всего на один вопрос. Признаться, вопрос этот мучил Его давно. Не то, что бы Он не мог, – Он просто не торопился на него отвечать. Ведь тогда вопрос перестанет Его мучить, и жизнь станет беззаботной. А Он не искал легких путей. Ведь только в страданиях очищается человеческая ду…

Размышления о высоком были резко и, естественно, бесцеремонно, прерваны. Президент антимира, сказал, что он поручил Пятиугольнику разработать новую стратегию, на случай если Иран не внемлет. Странно, подумал Он, по-моему, и так ясно, что Иран не внемлет. Это даже произнести невозможно. Да и зачем нужна еще одна стратегия? У Него уже полкомпьютера забито этими стратегиями, а толку никакого. Если и выпадает минутка-другая, так лучше в NFS пошпилиться. У Него и патчи свежие есть. Надо их распаковать, кстати. Там, говорят, можно вертеться на своей тачке как белка на ….

Он задумался. Что-то не то. На … вроде не белка вертится, а кто-то другой, а скорее даже другая…

Фольклорно-этимологические размышления также грубо оборвал шум милицейской сирены, внезапно раздавшийся за окном. Детский садик, находившийся перед его домом, спешно окружал отряд омоновцев. Не успел Он как следует впасть в недоумение, как с высоты раздался голос: "Ты представляешь, какое-то дите заминировало ясли, чтобы сорвать завтрак. Из переговоров с родителями террориста выяснилось, что он ненавидит манную кашу. Психологи пробовали вступить в переговоры с самим преступником, пока не выяснилось, что разговаривать тот еще не умеет". Баба Нина, председатель центра формирования общественного мнения шестого подъезда, давала интервью прямо из окна своей кухни на восьмом этаже, время от времени пропадая внутри чтобы "помешать борщик". Инцидент, впрочем, продолжался недолго. Как только командир приказал выключить сирену, террорист описался и уснул.

Президент, как всегда бодрый и уверенный в себе, заверил, что все будет хорошо, как только мы решим демографический вопрос. А для этого единственный путь – запретить геям парадировать. Для этого хватит того же Галкина и Дроботенко. Они, артисты, люди творческие, им, дескать, можно, в известных рамках, разумеется. "Спорный вопрос, – подумал Он, – ведь, если разобраться, то в любой работе можно найти творчество. Так что, пусть теперь все станут пида…". Президент опять появился. Только на этот раз он выглядел гораздо хуже и вообще был какой-то озабоченный, да и говорил на каком-то другом языке. Явно не по-русски, но очень похоже. А потом выяснилось, что у него уже и фамилия другая по сравнению с первым и вторым разом. Странно, подумал Он, сколько же у нас президентов, и кто из них настоящий? О какой стабильности в Его жизни может идти речь, если даже там, наверху, все так быстро меняется.

Чтобы слегка развеяться, он снова выглянул в окно. Дети уже пошли в школу, это было неожиданно, поскольку первое сентября давно прошло. Но все объяснилось, когда он взглянул на часы: просто было полдевятого. В соседнем дворе спешно формировалась колонна гетеросексуалистов, готовясь отправиться в центр столицы на демонстрацию в защиту своих прав. Мимо прошел отряд пионеров и отдал Ему салют. Хотя Он давно вышел из мальчишеского возраста, но было приятно. Да и салют, в принципе, пригодится. Скоро, ведь, Новый год. Павлик Морозов сожалел, что кроме отца у него никого не было. А так хотелось совершить хотя бы еще один подвиг! У них, у Морозовых, это семейное. Его далекой прародственнице тоже спокойно не жилось, хоть и была она боярыней.