Глобальный капитал. В 2-х тт. Т. 1

о том, что они ходят по костям миллионов людей. Адепты «советской цивилизации» искренне считают инакомыслящих врагами народа. «Цивилизационный код» США построен на том, что об уничтожении индейцев вспоминать в приличном обществе «не принято».

И авторы отнюдь не преувеличивают. Мы просто констатируем методологический принцип: в рамках позитивизма и/или постмодернизма критерия для выводов о прогрессивности или регрессивности «цивилизационных особенностей» нет и быть не должно.

Или он все же есть? Или все же есть некие всеобщие и вечные «цивилизационные ценности»: неприкосновенность частной собственности, свобода и гарантии рыночных сделок, парламентская демократия, свобода слова?

И опять-таки мы не ерничаем: разговор идет о методологии. Свобода бизнеса - это «естественное» благо всякой цивилизации или историческая специфика рыночно-капиталистической общественно-экономической системы? Крепостничество - это атрибут аристократизма, сиречь цивилизованности («Будь плохонький, да если наберется душ тысячки две родовых, тот и жених.» - это Александр Грибоедов) или все же специфика феодализма? И еще: можем ли мы считать, что наемный труд -форма более прогрессивная, чем рабовладение, а парламентская демократия - чем абсолютная монархия? Или здесь тоже нельзя применять критерии прогресса?

На эти вопросы, скорее всего, у большинства читателей ответ будет однозначным. Критерии прогресса, закамуфлированные под критерии «цивилизованности» в экономическо-политической сфере, как правило, признаются.

Но не в сфере обыденной жизни, семьи, религии и культуры.

Между тем они есть и там. И по большому счету эти критерии прогресса едины для всех сфер человеческого бытия: мера снятия социального отчуждения и эмансипации человека определяет меру прогрессивности того или иного сообщества и поступков человека. Нравственное измерение разотчуждения позволяет судить о мере добра, эстетическое -красоты.

Это жесткое утверждение, но именно оно позволяет сделать шаг «по ту сторону» социокультурного безразличия.

Здесь мы могли бы поставить точку, ибо главное сказано.

И это главное состоит в том, что человеку нужны достаточно четкие критерии прогресса, а значит - добра и зла, красоты и безобразия, истины и лжи. Нужны везде: в быту, в политике, в семейных отношениях, в любви и ненависти, в дружбе и вражде. В культуре и в науке. У станка и в супермаркете. В театре и у телевизора.

И если мы, интеллигентные и просвещенные люди, отказываемся от определенности, ее привносят в наше сознание национализм и расизм.

Да, безусловно, у этих зол нашего мира есть экономические, социальные, политические корни. Но мы сейчас о другом: о нашей - интеллигенции - ответственности за их распространение. Задумаемся: едва ли не главное, чем привлекательны национализм и расизм - это наличие в них простоты и определенности. Ложных, но четких критериев, позволяющих судить о добре и зле, красоте и безобразии, о том, кто прав, а кто нет, кто друг, а кто враг. Националистические, расистские критерии лживы и примитивны, но они есть, и они неслучайны. Интеллигентский же плюю-рализм, отказываясь от критериев прогресса, выплескивает с грязной водой примитивизма и ребенка определенности.

Существенно: этот отказ от всяческой критериальности видимостен: за ним скрывается жесткое деление на «своих» (правильно отказывающихся от определенности и не забывающих получать за это вполне определенный гонорар) и «чужих» (отказывающихся от гонорара, но не от борьбы с социальным отчуждением). Между тем «простой» человек всем опытом своей жизни убеждается (убеждается практически!), что всякий раз, когда тебе надо совершать поступок и отвечать (как минимум перед самим собой) за его результаты - всякий раз в этом случае ты сам должен определиться: добро ты делаешь или зло. Добро или зло несет твое действие (в большинстве случаев - осознанное, мы же все-таки пока еще люди, а не скоты) другу, возлюбленному, ребенку, старику, соседям, согражданам, стране, ее культуре, миру, истории.

Да-да, именно так: «простой» рабочий и учитель, служащий конторы и нянечка в больнице - все мы, совершая поступок (или отказываясь от его совершения), так или иначе, соизмеряем это [не]деяние с некоторыми критериями, затрагивающими не только ближних, но и «дальних». Пусть не всегда до конца осознанно, компетентно, пусть на кухне или сидя с приятелем у телевизора, но мы думаем о «больших нарративах». Мы все - и дворники, и профессора, - думаем о том, прав или нет политик, отправляющий наших парней на очередную «локальную» войну во имя демократии или национальной целостности, враги ли нам требующие равноправия мигранты, красива ли сделанная на соседней площади клумба и должен ли наш ребенок учиться вместе с бесцветными ребятишками, не уважающими старших и не имеющими столь глубокие и прочные историко-культурные корни, как мы - сыны и дочери народа NN.