Глубина

Впереди мелькнули красные, зеленые путевые огни, из тьмы, разбавленной светом фонарей, донесся стук маневрового локомотива.

— Станция? — очнулся Григорий.

— Она.

— Погоди, браток. Может, до Москвы?

— Далеко, — сказал парень. — Мне завтра на утреннюю смену.

— А если?..

— Тогда гони сороковку.

— Скажешь тоже. На тридцатке сойдемся.

— Не-е, — возразил парень. — На казенной бы довез, а так…

— В другой раз я б тоже не стал торговаться, — сказал Григорий. — Сам не люблю жмотов.

И он не стал больше уговаривать парня, уже подъехавшего к пустынной пристанционной площади. Положил на переднее сиденье смятую пятерку и, пока парень прятал ее в карман, осторожно, боясь разбудить сына, вылез из машины. И так, со спящим на руках Димкой, вошел в здание вокзала.

Постояв перед расписанием электричек, Григорий с запоздалой решимостью выскочил на улицу, но «Москвича» там уже не было. И всего-то минут на пять опоздал Григорий на последнюю электричку.

— Черт бы с ней, с десяткой, — вслух осудил он себя. — Теперь торчи до утра…

Димка вдруг проснулся и захныкал.

— Чего ты? — проговорил Григорий, целуя сына в горячий лоб. — Темноты боишься? Может, есть захотел? Пойдем-ка. Вон еще ресторан работает…

И хотя за дверным стеклом белела табличка: «Мест нет», Григорий настойчиво забарабанил кулаком.

— Открой, мать! — крикнул он, увидев подошедшую к двери старую женщину. — Отца с голодным ребенком пусти.

Женщина открыла, жалостливо глядя на уморившегося Димку, упрекнула Григория:

— Кто же с дитем малым по ресторанам ходит? Небось выпимший…

— Маленько, мать. Да уж все выветрилось.

— Какая же такая мать отпускает ребенка, на ночь глядючи?

— Была мать да вся вышла. Отец-одиночка я, мать.

— Иди уж, коли так.

Григорий прошел в зал, выбрал место в углу. Посадив Димку на стул, отправился искать меню.

— Ну, заказывай, чего хочешь, — сказал он напуганному незнакомой обстановкой сыну.

— Поздно, гражданин, — утомленно подошла к ним молоденькая официантка. — Кухня закрывается. Буфет тоже…

— Сообрази чего-нибудь, — подмигнул Григорий. — Человек первый раз в ресторане. Может, космонавтом будет, когда вырастет. Фото с автографом подарит.

— Да я уж тогда старухой буду, — невесело улыбнулась официантка, но упрашивать себя не заставила — быстро направилась к кухонной амбразуре.

— Ты не бойся, сынок, — говорил Григорий, поправляя на голове Димки жиденький чубчик. — Держись молодцом. Пить я не буду, теперь жизнь у меня пойдет трезвая.

— Только рыба отварная, — вернулась официантка.

— Хек, что ли? — упавшим голосом поинтересовался Григорий. — Ну, хоть его тащи.

— Ничего, мы с тобой на юге наедимся, Димуля. А рыбу живьем буду таскать, по этому делу я спец большой. Там сейчас все поспевает: виноград, дыни, яблоки… Отчим-то тебя, видно, не баловал. Слизкий он какой-то, не ухватишься за него: ни то ни се… Угораздило же Катюху…

Попросив официантку побыть с сыном, Григорий тщательно вымыл руки под краном, воротившись, принялся кормить Димку, отделяя рыбью мякоть от косточек. Димка наелся, сам потянулся к бутылке с крюшоном.

— Порода мишулинская, — засиял Григорий.

И припомнился ему детдом, холодно-казенная столовая послевоенных лет со стоялым запахом кислых щей, которые разливали по мятым котелкам, пожертвованным соседней воинской частью. Вспомнил он себя большеголовым, с тонкими рахитичными ногами, Гришуткой, который, обжигая руки о стенки котелка, макал в щи кусок хлеба, обсасывал его и только потом принимался черпать уже остывшее хлебово.

«Буду жить, работать ради сына», — думал Григорий, с горечью вспомнив, как в недавнем невыносимом одиночестве ему не хотелось ни жить, ни заниматься чем-нибудь полезным.

Григорий расплатился, тихо сказал: «Благодарим!», дал официантке полтину на чай и вдруг смутился, когда она, бросив на него укоризненный взгляд, вернула монету.

— Не за что, — пояснила она и отвернулась.

Зал ожидания был населен сонным людом. Отыскав свободную скамейку, Григорий посмотрел на часы. Времени до первой электрички оставалось четыре часа с небольшим, поэтому он раздумал укладывать Димку на скамейке, положил на колени.

— Спи, сынок. — Он принялся укачивать сына. — Я тебе сказку расскажу.

Димка расслабился, глядел на отца открыто и безбоязненно. Покуда Григорий сочинял в уме сказку про непослушного дельфиненка, попавшего в рыбацкую сеть, у Димки отяжелели веки. Григорий наклонился над ним, уже спящим, долго рассматривал зарумянившееся в вокзальной духоте безмятежное личико. Затем медленно выпрямился, застыл, устремив вдаль просветленный, задумчиво-теплый взгляд. При этом в позе его появилось что-то остерегающе-недоступное и среди прочих пассажиров он сразу выделился, — человек при исполнении отцовских обязанностей.

На Григория тоже накатывал сон. Где-то за полночь стомленная шея его не выдержала напряжения, голова откинулась назад, на жесткую спинку скамьи. Тревожный его сон часто прерывался, глаза приоткрывались, сонно, устало шарили по сумрачному залу. Он снова впадал в сон, и только руки его, обнявшие горячее тельце сына, бодрствовали, будто сами собой несли сторожевую службу.