Глубина

Потом разом успокоился. Даже улыбнуться смог, подпоясаться, смыть с рук рыбью чешую. Уже направился к двери, чтобы впустить нежданных гостей, как щемяще отчетливо затикали до этого неслышные ходики. Никита сразу сообразил, почему его привлек их звук: с минуты на минуту должна прийти Татьяна.

Татьяна еще с косогора, откуда видно все село в семнадцать домов, заметила милицейскую машину. Она долго глядела на нее, опрятную, хвастливо броскую даже среди ярких красок бабьего лета, приветливо кивнула: в добрый час. Никита для милиции, знала Татьяна, человек не чужой: восьмой год состоял стрелком военизированной охраны при торговой базе.

Медленно, осторожно спускалась Татьяна вниз. С каждым днем все труднее давался ей этот спуск. Шел пятый месяц, как она затяжелела четвертый раз. Татьяне, родившей трех дочерей, очередное бремя было привычно, только чаще, чем в прежние времена, кружилась голова. Особенно здесь, возле ключика, не видного глазу — замело его слетевшими со старых лип листьями. Мутила тут голову горькая прель.

Татьяна зажмурилась — сейчас начнется. Но прежде чем почувствовала слабость, она услышала тоненький голосок. Сквозь звон ткацкого цеха, еще не утихший в ушах, проник этот родимый голос, и Татьяна напружинилась. Метнула прояснившийся взгляд в сторону своего дома. По-над забором светились, как подсолнухи, три выцветшие за лето головы — Маринкина, Катюшина и Аленкина. Аленка плакала. По огороду, переходя от одной кучи картофельной ботвы к другой, милиционер водил собаку-ищейку. На мгновение Татьяна онемела от недоброго предчувствия. Она поскользнулась на прелом листе, упала. Задыхаясь от сырого грибного запаха, от сводящей судорогой боли, Татьяна на четвереньках добралась до ближайшей липы. Прислонилась к ее морщинистому боку, перевела дыхание. Светлый знойный туман заволакивал глаза. В живот натекла упругая, как на сносях, тяжесть.

Пересилив себя, Татьяна зашагала по откосу, перешла мост и уже с тропинки, ведущей к дому, окликнула детей.

— Мамочка-а! — закричала Аленка, сползая с поленницы. — Мамочка, папу забилают…

Татьяна остановилась. Она не поверила лепету трехлетней дочки, иное поразило ее. Вместо того чтобы бежать ей навстречу, дети жались друг к другу там, у поленницы, ровно бы уже сиротки.

Татьяна опрометью бросилась во двор. Увидела распахнутую настежь дверь, в проеме ее сутулую фигуру дяди Акима, соседа. Обернувшись на шаги, дядя Аким испуганно отодвинулся в сторонку.

— Извиняюсь, Татьяна… — быстро заговорил он, потупился. — Заставили. Понятой, значит. Обыск…

Татьяна притихла, внезапно завороженная чьим-то голосом, в котором слышалась гнетущая тихая скорбь.

— Между нами, девочками, говоря, зря вы, Храмов, отпираетесь… Только сами себе вредите.

Татьяна вошла в темную избу. Рассмотрев, где Никита, где следователь — она поняла, что идет допрос, — отчаянно произнесла:

— В чем дело? Может, я вам помогу… Я его жена.

— Я догадался, — не переменив скорбного тона, сказал следователь. — Но вы пока подождите. Погуляйте.

Татьяне по глазам его было видно, как много он знает. Повинуясь ему, молодому, но словно бы придавленному непритворной стариковской скорбью, она попятилась к порогу. Уже оттуда бросила долгий взгляд на Никиту. Бледный, он давился папиросными затяжками, смотрел в окно. Появившийся на крыльце сержант, едва удерживая на поводке овчарку, попросил Татьяну посторониться.

Татьяна будто оглохла. Уставилась сперва на сержанта, потом на собаку, пытаясь угадать, нашли ли они, что искали. Что мог спрятать ее Никита, разве только рыбу, если этой ночью ставил перемет. Но вернулся он расстроенный с ведерком карасей, ничего не сказав, лег спать и не уснул: проснулась Аленка, пристала к нему — рассказывай сказку.

За воротами Татьяну дожидались дети. Она обняла всех троих, молча приласкалась к ним. С новой силой вернулась позабытая в горячке боль. Татьяна заметила, как перекашиваются лица дочерей, хотела прикрикнуть, но было уже поздно — заревели в три рта.

Вдруг из дома, перекрыв плач, донесся звон упавшей кастрюли. Татьяна пошла на звук.

Никита стоял, плотно прижавшись спиной к печке, дико таращил глаза, с кочергой в добела сжатой руке.

Следователь по-прежнему спокойно сидел на табуретке, и только сержант да еще лейтенант, видимо выскочивший из второй половины избы, окаменев, смотрели то на Никиту, то на собаку, собравшуюся в комок для прыжка.

— Никита! — крикнула Татьяна.

Видно было, как медленно становится осмысленным взгляд Никиты, как отливает с лица его кровь.

— Ладно, везите, — выдохнул он, швырнув кочергу за печь. — Только без наручников. Это я так… Первый раз в жизни…

Прощались на огороде. Никита одну за другой поцеловал дочерей, махнул рукой, чтобы ушли. Очередь дошла до Татьяны. Помня, что вся опергруппа глядит на них и слушает, Никита сурово отступил от жены, которая чуть было не кинулась ему на грудь. Оглядел ее с головы до ног, мягко, сдержанно улыбнулся.