Гнев Бога

Царь и сотник некоторое время смотрели друг на друга, потом сотник так же, как и прибежал, на цыпочках осторожно отступил назад. Во дворце было тихо. Но вот из коридоров до Антипатра долетел звук далёких шагов и приглушённые стенания. Шум нарастал с каждой минутой и секундой. Он был подобен горному камнепаду.

Царь шагнул вперёд и приготовился для удара, мысленно выбирая место на теле царицы, чтобы умертвить её сразу, как поступил в своё время его отец с Мариамной, измученный вздорной, глупой женой. Правда, он нанёс ей удар в спину…

Иродиада, отдёрнув завесу, вошла в зал, увидела потного мужа с тряпкой на дрожащей руке и сделала знак придворным: остаться в коридоре. Те начали давить друг друга, занимая удобные места перед входом и глядя на царя.

Он грубым тычком левой руки протянул кусок папируса прелестной царице, отметил со стоном, что её лицо ещё более похорошело и обрело то выражение, которое свойственно только пылким женщинам, которые любили и были любимы. Царь, испустив пронзительный крик отчаяния, ударил себя по голове кулаком.

Придворные, увидев кинжал в руке царя, откликнулись мольбой и стонами.

Иродиада, не обращая внимания на мужа, не дрогнув лицом, телом, спокойно, без напускного равнодушия прочитала ядовитое послание без имени автора и подняла глаза на Антипатра.

– От кого ты получил этот донос?

– От прокуратора, и я хочу знать правду.

– Ну, что ж, знай: Иуда был у меня.

Антипатр испустил ревущий, горловой крик и, слабея ногами, качнулся из стороны в сторону, теряя равновесие. Ещё секунду назад он надеялся на то, что донос ложный, что царица откажется от обвинения в измене, и он поверил бы ей, потому что хотел верить. А кинжал должен был предостеречь её от судьбы Мариамны. Но перед Антипатром была женщина, воспитанная Римом – свободная, независимая в своих поступках, презиравшая лицемерных, двуликих иудейских женщин Палестины, которые внешне были целомудренны и покорны своим мужьям, а ночью терзались соблазнительными видениями совокуплений с множеством мужчин и, наивно веря, что Бог видел только внешнюю супружескую верность, считали себя праведницами.

Иродаида обратила свои огромные глаза на супруга, который испускал пронзительные вопли и размахивал кинжалом, презрительно улыбнулась царю. Она не ведала страха, полная любви к Иуде. И хотя в эти секунду царица не думала о нём, но всё её прелестное тело ощущало его руки, как если бы они прикасались к ней, тем возбуждая в женщине острое желание.

Охваченная любовным жаром, царица удивлённо смотрела на потного разъярённого царя, даже не предполагая, что она в чём-то виновата перед ним. Её белое породистое лицо было лицом девственницы – так природа изменяла влюблённую женщину.

Антипатр наклонился вперёд и прыгнул к Иродиаде, готовый ударом кинжала пронзить её молочно-белую нежную шею. Ему показалось, что прыжок был слишком долгим. И за это время он увидел царицу мёртвой, изувеченной. И в страхе, что он больше никогда не смог бы любоваться ею, прикасаться к ней, услышать её беспечный смех, остановился. Он боялся остаться один. Ведь Иродиада при всей своей нелюбви к нему всегда следовала за мужем, всегда возлежала на пирах и беседовала с царём, как с другом, что было необычайно приятно. И вот теперь в страхе от будущего одиночества, царь поспешно отступил назад, повернулся к супруге спиной, разжал запотевшую руку и трудно выдохнул:

– Пошла вон!

В наступившей тишине звонко ударился о пол кинжал.

Царица, ничуть не смущённая, вышла из зала, уже беспокоясь о судьбе Иуды. За нею последовал весь двор, ликуя и смеясь, что всё закончилось так мирно между супругами.

Встревоженная Иродиада не заметила ненавидящий взгляд юной прислужницы – Марии из Магдалы.

Едва царица и придворные скрылись в коридоре, Антипатр, увидев на полу клочок папируса, дрожащей рукой, то и дело промахиваясь и тыча пальцами в мозаичный рисунок, подобрал послание прокуратора и, распрямившись, начал внимательно изучать его.

Разумеется, Антипатр легко догадался, что хотел сказать ему Пилат и, ненавидя его. Царь направил к Иордану сотника, чтобы тот схватил пророка, если он всё ещё находился на его земле, в Перее. А когда Креститель был закован в кандалы и брошен в тюрьму, Антипатр, мучаясь от унижения, написал прокуратору.

«Понтий, чем ты заплатишь мне за его голову?»

И вскоре получил ответ.

«Я выполню свой долго».

Антипатр облегчённо вздохнул и, стараясь не думать о Иродиаде, в тот же день тайно уехал из Иерусалима в Тибериаду. Он вяло размышлял в дороге: нужно ли ему для развлечения послушать горластого пророка или убить его, не допуская до себя?