Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Карташевский подыскал для Аксаковых недорогую квартирку в Коломне – бедном и неказистом районе столицы. Вскоре Сергея зачислили переводчиком в Комиссию составления законов, где Григорий Иванович работал помощником редактора.

Обязанность нового сотрудника заключалась в переводе с французского на русский тех бумаг, которые в изобилии выходили из-под пера главного секретаря и первого референдария комиссии Густава Андреевича Розенкампфа. Выходец из Германии, Розенкампф весьма неважно владел русским языком и предпочитал составлять свои многочисленные проекты и предложения по-немецки и по-французски.

Несмотря на то что учреждение комиссии было связано с теми либеральными идеями, которые пробудились в начале царствования Александра I, ее деятельность протекала вяло и непродуктивно. Положение несколько изменилось в конце 1808 года, когда влиятельным членом комиссии стал М. М. Сперанский, энергичный государственный деятель, стремившийся преобразовать политическую систему страны в духе конституционной монархии. С его приходом Аксаков перевелся в директорскую канцелярию, переименованную в Письмоводство.

Но и новая работа не увлекла Аксакова, и в конце 1810 года он поступил в другое учреждение – Экспедицию о государственных доходах.

Убедившись, что сын пристроен к делу, родители покинули Петербург, и для Сергея и оставшегося вместе с ним младшего брата Николая началась самостоятельная жизнь. Из Коломны братья перебрались в «довольно хорошую квартиру» в Троицком переулке, недалеко от Аничкова моста. Постепенно у них сложился более или менее постоянный распорядок.

До обеда Сергей работал в комиссии, а Николай учился. В будни обедали дома, в воскресенье – у В. В. Романовского, старого друга аксаковского семейства еще по Уфе. А потом, к вечеру, начиналось самое интересное – посещение театральных спектаклей, визиты к писателям и артистам, знакомство с которыми свел Сергей.

Жизнь художественная, литературная, театральная занимала его гораздо больше, чем служба.

Одним из первых, с кем удалось познакомиться Аксакову, был адмирал Шишков. Тот самый Шишков, сочинения которого заинтересовали Аксакова еще в студенческую пору и приверженность к которому навлекла на него насмешки и упреки товарищей. Встреча их произошла не совсем случайно, ибо она была определена некоторым сходством интересов и взглядов.

Однажды, занимаясь в комиссии каким-то делом, Аксаков услышал недовольный голос соседа. Переписывая бумагу Сперанского, известного своими прозападными симпатиями, тот бранился по поводу обилия иностранных слов и оборотов. Аксакова «так и обдало чем-то родным, так и повеяло духом Шишкова». Сергей тотчас познакомился, а потом и подружился со своим сверстником-сослуживцем Александром Ивановичем Казначеевым, через которого ему открылся доступ и к самому Шишкову, ибо Казначеев оказался его племянником.

Пятидесятичетырехлетний адмирал, избороздивший много морей, побывавший во многих странах, участник шведской кампании 1790 года, в которой он получил золотую саблю с надписью «за храбрость» и золотую табакерку, усыпанную бриллиантами, занимавший видные места при дворе, писатель и переводчик, свободно владевший несколькими европейскими языками, член Российской академии, игравший в ней едва ли не ключевую роль, – таков был этот человек, к которому однажды в небольшой дом в Форштатском переулке вошел с замиранием сердца Аксаков. Вот уже несколько лет, как Шишков удалился от придворной и военной деятельности и почти целиком сосредоточился на научных и литературных занятиях. Они производили шумный эффект, вызывали и одобрение, и критику, и гнев, и прямые насмешки. Приобрести в этих условиях в лице Аксакова молодого единомышленника и поклонника было для ученого адмирала делом не лишним.

Но остановимся подробнее на его литературных взглядах.

Шишкова называли вождем «русского направления», иногда – славянофилом, хотя последнее понятие вовсе не имело еще того значения, которое оно приобрело несколько десятилетий спустя. «Русское направление, – писал С. Т. Аксаков, – заключалось тогда в восстании против введения нашими писателями иностранных, или, лучше, французских слов и оборотов речи, против предпочтения всего чужого своему, против подражания французским модам и обычаям и против всеобщего употребления в общественных разговорах французского языка. Этими, так сказать, литературными и внешними условиями ограничивалось все направление».