Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Требования как будто бы само собой разумеющиеся и естественные, а между тем в жестоких схватках с противниками сила и правда были чаще всего не на стороне Шишкова. Его антипод Н. М. Карамзин, человек выдающегося ума и образования, с широким европейским кругозором, чутко уловил потребности времени, увидел, так сказать, стержень современного потока идеи, причем потока не только литературного, но и общественного. Главные установки его реформаторской деятельности в области создания «нового слога» вдохновлялись мыслью о прогрессе русской культуры. Именно этой генеральной мысли служила и ориентация на разговорный язык образованных слоев, и устранение устаревших, архаичных слов и оборотов (преимущественно из арсенала церковнославянской лексики), и усовершенствование синтаксиса, и, наконец, обогащение словарного состава с помощью иностранных слов, выражающих новые понятия, новых образований (неологизмов), а также слов, буквально скопированных с какого-либо иноязычного оригинала (калька).

Все это Шишков встречал с крайней враждебностью, принимавшей демонстративно прямолинейный и агрессивный характер. Он, например, выступал принципиально против всяких заимствований, предлагал такие словообразования в «славянорусском» духе, которые вызывали лишь смех и недоумение: «мокроступы» вместо «калоши», «деловец государственный» вместо «министр», «присутственник» вместо «ассистент» и «прохож» вместо «аллея»…

Примеры почти анекдотические… И тем не менее в деятельности Шишкова вовсе не все было бесплодно. Литературный и языковой процесс – сложное явление, складывающееся из многих и разнообразных течений, среди которых свою порою небесполезную роль играют и течения архаичные. «Он не так обыкновенен, как думали наши литературные и политические модники», – сказал о Шишкове его племянник Казначеев, прочитав впоследствии аксаковские воспоминания.

Шишков вел со своим новым знакомым долгие беседы, разбирал достоинства и недостатки произведений.

Однажды, приведя двустишие из поэмы Ширинского-Шихматова:

Утеха взору и гортани,
Висят червленые плоды, —

Шишков заметил: «Как хороши эти два стиха! Это прелесть, а пожалуй, не поймут слово червленые и подумают, что это червивые» (червленый означает темно-красный, багряный).

В другой раз Шишков процитировал описание спуска корабля из того же автора:

При звуках радостных, громовых,
На брань от пристани спеша,
Вступает в царство волн суровых;
Дуб –  тело, ветр –  его душа.
Хребет его –  в утробе бездны… —

и прибавил: «Ничего не знаю лучше во всех мне известных литературах…».

Вывод, конечно, отдавал сильным преувеличением, однако Аксаков вынужден был согласиться (и мы вместе с ним), что оба примера выбраны Шишковым с толком и свидетельствовали о проницательности и вкусе.

Сильной стороной Шишкова было то, что он ощущал не исчерпанные до конца изобразительные возможности архаичной лексики, которые недооценивал Карамзин. Все это находило отзвук у молодого Аксакова, воспитанного на литературных традициях русского классицизма. Привлекала его и борьба Шишкова с манерностью, слащавостью, с так называемым «элегансом» – во имя грубой и нагой простоты. Тут Аксаков должен был почувствовать уязвимые стороны своих собственных сочинений, таких как «К соловью» или «К неверной».

Впоследствии историки литературы и писатели отдали должное Шишкову. Приведу лишь один выразительный отзыв – он принадлежит Марине Цветаевой. В 1933 году она писала: «Блистательное определение писательского слога (и словаря) Шишковым. Эти строки я ощущаю эпиграфом к своему языку». Вот это определение: «Уметь высокий славянский слог с просторечивым так искусно смешивать, чтобы высокопарность одного из них приятно обнималась с простотой другого».

Бывая у Шишкова по три раза в неделю и чаще, Аксаков выслушивал его пространные монологи. Тем самым он невольно продолжал свой университетский курс.

Иногда он пробовал возражать, иногда просил разъяснений. Шишков запоминал слова своего молодого друга, но с одной целью – чтобы при случае хорошенько его «опровергнуть».

Вскоре вышла новая книга Шишкова – «Разговоры о словесности между двумя лицами Аз и Буки» (СПб., 1811). И каково же было удивление Аксакова, когда он не только обнаружил в ней отражение своих бесед с адмиралом, но и узнал себя в одном из персонажей – в Азе. Этот Аз выступал весьма часто «с невыгодной стороны», ибо на его долю выпала неблагодарная роль – задавать собеседнику нужные вопросы и в конце концов с ним соглашаться.

Приведу отрывок из этой беседы – он осветит еще одну сторону литературной позиции Шишкова.

«А…какую же главную разность полагаете вы между старыми и новыми песнями?