Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Незадолго до приезда Ивана Сергеевича в Калуге поселилась Александра Осиповна Смирнова-Россет: ее муж Н. М. Смирнов получил здесь место губернатора. Александра Осиповна славилась красотой, умом, тонким художественным вкусом, духовной независимостью, которую она сумела сберечь, будучи фрейлиной императрицы, приближенной к августейшей фамилии. Это о ней, черноокой Россети, сказал Пушкин, что в тревоге света она

                  …сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра…

Это к ней обращался Лермонтов:

Без вас хочу сказать вам много,
При вас я слушать вас хочу;
Но молча вы глядите строго,
И я в смущении молчу.

Это ей посвящали стихи Вяземский, Хомяков, Туманский…

Иван Сергеевич мог еще не знать, что приведенные только что стихи Пушкина или Лермонтова относятся именно к Смирновой, но молва об уме и обаянии этой женщины не обошла и его. Известно было Ивану Аксакову и то, что с Александрой Осиповной дружил Гоголь, который Сергею Тимофеевичу сказал о ней: «Едва ли найдется в мире душа, способная понимать и оценить ее».

Аксаков писал своему товарищу по Училищу правоведения Д. А. Оболенскому: «Я никогда, ты знаешь, не мечтал, не очаровывался, но тут вообразил себе, что все в ней гармония, все диво, все выше мира и страстей (тут Иван Сергеевич невольно прибегнул к словам из другого пушкинского стихотворения – «Красавица». – Ю. М.)… Думал, что один вид ее породит такие волнения в душе, даст столько стихов, да каких, не прежних…»

Однако первая встреча несколько разочаровала Аксакова. Александра Осиповна была в плохом настроении, все ее раздражало и сердило. С Иваном Сергеевичем, впрочем, она повела себя очень просто, ни разу не заставила его, застенчивого от природы, сконфузиться, но в этой простоте ему почудилось что-то оскорбительное – равнодушие, что ли, или просто холодность. Аксаков подумал, что никогда не решится читать ей свои стихи, «где есть хоть малейший оттенок чувства, мечты».

Не показалась Александра Осиповна и такой красивой. Лишь одно он вынужден был признать, несмотря на невыгодное общее впечатление, – ее ум. «Что Смирнова олицетворенный ум, – в этом нельзя сомневаться». Прошло несколько дней, Иван Сергеевич стал бывать в губернаторском доме чуть ли не каждый вечер. Впечатления его от Смирновой смягчились, вернее – усложнились: многое в ней по-прежнему ему не нравилось, но зато сильнее стало желание «разгадать эту непонятную женщину».

Уступая просьбе Смирновой, знавшей, что Аксаков пишет стихи, он изменил своему слову и дал ей почитать «Жизнь чиновника». Потом и некоторые последние стихи, включая еще не завершенную поэму «Мария Египетская», на которую возлагал особенно большие надежды. Смирнова поэму похвалила. При этом «она сделала такие верные замечания на некоторые стихи», что заставила Ивана Сергеевича по-новому посмотреть на свое произведение. Да, в уме и вкусе Александре Осиповне не откажешь.

«Вообразите, что она, будучи фрейлиной, еще в 1829 году читала Киршу Данилова! – с удивлением сообщал Иван Сергеевич родителям. – Кто мог это знать и заметить, особенно тогда». Речь идет о книге «Древние русские стихотворения», изданной в 1804 году в Москве и впервые познакомившей читателей со многими замечательными произведениями старинной отечественной литературы (второе издание: «Древние российские стихотворения», 1818).

Сделал для себя Иван Сергеевич и другие открытия: «Я не знал, что Пушкина стихи «среди толпы холодной…», также Лермонтова «без вас хочу сказать вам много…» – относятся к ней».

И все же что-то в отношении этой женщины к нему оскорбляло Аксакова. Простота ее обращения, доходившая до фамильярности, казалась ему пренебрежением к его собственному мнению. Не нравилась и свойственная ей манера говорить шутливо о серьезных вещах; иногда вообще трудно было понять, шутит она или нет. Важную тему она обыкновенно сводила к пустякам и анекдотам, до которых была большая охотница. Вещи называла своими именами, не стесняясь таких слов и оборотов, которые Иван Сергеевич не ожидал услышать из уст светской, молодой и очень привлекательной (в этом он тоже постепенно убедился) женщины.

По своему обыкновению, Иван Сергеевич готов был во всем обвинить себя: «Я очень хорошо знаю, что для ней разговор со мной мало представляет интересного, для ней, которая была дружна и беседовала с умнейшими и замечательнейшими людьми всех наций, я чувствую перед ней свою скудность и ограниченность, и это, разумеется, отравляет мне все приятные впечатления вечеров».