Гнездо

«Еще одна упущенная возможность», – подумал Джек. Что ж, сейчас так у всех, кто давно живет в Нью-Йорке и не успел запрыгнуть на карусель недвижимости в нужный момент. В последнее время, куда бы Джек ни глянул, город смеялся над ним и его финансовыми бедами. Он ускорил шаг и вскоре оказался перед домом Стефани. В коридоре на втором этаже погас свет. Хорошо. Кто-то дома. Джек надеялся, что это Лео, но если нет, то он посидит и подождет, пока тот вернется. У него весь день свободен. Понедельник, магазин закрыт.

«Три месяца, – сказал Лео в тот день в «Устричном баре». – Дайте мне три месяца, и я представлю вам какой-нибудь план».

Ему дали. Прошло три месяца и семьдесят два часа, если быть точным, а Лео не отвечал на звонки и имейлы, и лучше бы у него был план, мать его. Джек был близок к панике. Он почти не спал с тех пор, как встретился со старым другом, Артуром, который в свое время помог ему открыть кредит под залог дома.

Джек скрывал свои огромные долги от Уокера; целый дремучий лес денег и вранья. Уокер знал, что по большей части годовой доход Джека едва покрывает его расходы, но никогда не возражал, потому что Джек любил свою работу. Но Уокер понятия не имел, насколько за последние пять лет выросла аренда, которую платил Джек (резко, чудовищно), не знал он и о том, что Джек сохранил магазин на плаву за счет кредита, взятого под залог их летнего домика в Норт-Форке, Лонг-Айленд. Тогда это казалось логичным решением для выхода из, как думал Джек, временных финансовых затруднений, чем-то вроде желанного маленького чуда, о котором однажды вечером заговорил за коктейлями старый друг Артур, стоило Джеку пожаловаться на проблемы с бухгалтерией. Они с Артуром вместе учились в Вассарском колледже и в первый год на Манхэттене снимали пополам квартиру.

– Это легко, как кредитку завести! – Артур работал на интернет-агентство ипотечных кредитов и утверждал, что постоянно помогает друзьям «пристроить к делу их имущество». – Тебе это не будет стоить ни цента!

Джек знал, что не он один в середине двухтысячных повелся на эту соблазнительную схему, но с тяжелым сердцем понимал, что сделал это одним из последних, перед тем как финансовая система едва не просела под тяжестью всеобщей жадности и глупости. Что еще хуже, он знал, что этого делать нельзя. Он много лет слушал, как Уокер возмущается кредитами, как отговаривает друзей, знакомых, соседей и своих клиентов от участия в лихорадочном, немыслимом разрастании кредитов. «Это не просто глупо, – снова и снова говорил Уокер о раздутой практике ипотечных кредитов, – это граничит с беззаконием. Это мошенничество, и это совершенно неэтично».

Неэтично. Это слово звенело у Джека в голове, неэтичным было и то, как он воспользовался правом единоличной подписи, которое они с Уокером дали друг другу много лет назад во всем, что касалось загородного дома. Так им не нужно было вместе ехать на Лонг-Айленд каждый раз, когда требовалось подписать документы, или по любому другому связанному с домом делу.

Домик, которым они владели двадцать лет, не был ни роскошным, ни изысканным, просто симпатичное жилище у ручья, бежавшего через лесок, недалеко от морского берега. Они планировали жить там на пенсии, уехать туда, когда Уокер сможет сократить практику, расслабиться, уделять больше времени тому, что любил: готовить, читать, садовничать. «После „Гнезда“» стало любимым выражением Джека. После «Гнезда» они утеплят дом для зимы, перестроят и расширят кухню, купят машину, может быть, пристроят гостевую комнату; список все рос и рос. Уокер подтрунивал над Джеком. «После „Гнезда“ наступит мир во всем мире! – говорил он. – После „Гнезда“ хромые пойдут, а слепые прозреют!» Уокер относился к «Гнезду» пренебрежительно. Он провел слишком много часов с клиентами, которые появлялись у него на пороге вне себя от ярости, поскольку ожидаемое наследство им так и не отошло. Уокер не верил в наследства, он думал, это просто азартная игра, срезание углов; Уокер не верил в срезание углов и азартные игры.