Гнездо

Он слегка качнул скульптуру; та не шелохнулась, но колеса столика пришли в движение. Вот почему она стоит на нем: она тяжелая. На поверхности металла виднелись глубокие щербины. Джек понял, что перед ним сильно поврежденная бронзовая копия «Поцелуя». Само по себе это не было редкостью – на рынке их предостаточно, есть ценные, есть не очень, зависит от того, где и когда они сделаны. Один из клиентов Джека собирал Родена, и Джек за годы добыл для него несколько бронз. Самыми ценными были так называемые оригиналы, отлитые в мастерской Барбедьенна в пригороде Парижа. Устанавливать их подлинность было тем еще ночным кошмаром. Если на скульптуре есть клеймо мастерской… Джек знал, где оно будет, но он ни в коем случае не мог бы перевернуть эту штуку в одиночку.

– Вы что тут делаете? – спросил Томми.

Джек поднял глаза и увидел на пороге гостиной Томми с мятым и заляпанным клейким листочком в руке. Выглядел он рассерженным.

– Восхищался вашей вещью, – сказал Джек. – Хорошее литье. Откуда она у вас?

– Это подарок. – Он протянул Джеку бумажку. – Вот номер Стефани, телефон в прихожей.

– Что с ней случилось?

– Повредилась во время несчастного случая. – Томми указал в сторону прихожей, и Джек видел, что у него немного дрожит рука. – Телефон там.

– Что за несчастный случай?

– Пожар.

– Царапины на ней, однако, не от пожара, – заметил Джек, обходя скульптуру. – А чтобы бронза поплавилась, огонь должен быть невероятно жарким, невероятно сильным.

– Ну, я бывший пожарный, – сказал Томми. – Я видел, как огонь творит невероятные вещи.

– Вы ее спасли из пожара?

– Я этого не говорил.

Джек присел на корточки перед скульптурой.

– Вы сказали, это подарок?

Томми вышел в прихожую, молясь, чтобы Джек последовал за ним. Теперь у него выступил на губе и на лбу предательский пот. О чем он думал, когда пускал этого мужика в дом?

– Я сейчас наберу для вас Стефани, – сказал Томми.

Повреждение статуи не давало Джеку покоя; что-то в нем казалось важным. Он ощутил знакомое покалывание в пальцах и затылке, этому ощущению он научился доверять, когда бродил по блошиным рынкам, распродажам имущества и антикварным салонам, тихое тик-тик-тик, которое предупреждало его, что он, возможно, нашел что-то ценное среди кучи хлама. Томми в прихожей стоял, поднеся трубку к уху. Джек ушел из его поля зрения и украдкой быстро снял отливку телефоном.

– Не отвечает! – крикнул Томми. – Я им скажу, что вы заходили. Если я больше ничем не могу вам помочь…

– Ничем, – сказал Джек, выходя в прихожую; теперь ему не терпелось добраться домой и кое-кому позвонить. – Вы мне очень помогли.

Томми открыл дверь. Джек быстро помахал собаке, стоявшей на страже рядом с Томми. Собака пошла следом за Джеком, когда он зашагал по короткой дорожке и открыл калитку. Едва калитка лязгнула у него за спиной, Джек обернулся и слегка поклонился, намекая на единственную песню Синатры, которую смог вспомнить.

– Увидимся[28], Фрэнк, – сказал он, отчего собака зарычала, прыгнула, бешено залаяла Джеку в спину и не смолкала, пока он совсем не скрылся из виду.

Глава одиннадцатая

Первые несколько недель после того, как у него оказался «Поцелуй», Томми ликовал. Он поверить не мог, как легко его оказалось добыть (так он это про себя называл, когда вынужден был подыскать глагол для своих действий: добыть). Скульптура появилась в последний день его работы на развалинах Всемирного торгового центра, в начале апреля 2002 года. К тому времени Томми работал на развалинах семь месяцев подряд, с ночи двенадцатого сентября. Как бывшего пожарного (его как-то подвела спина – и с тех пор подводила уже много лет) его одним из первых допустили к спасательной операции и разбору завалов. Кашель, появившийся неделе на шестой, становился все хуже, и его дочь Мэгги на стенку лезла из-за того, что он каждый день туда ходит.

– Ма бы этого не позволила. Она бы хотела, чтобы ты себя поберег, ради меня и сестер, ради своих внуков, – говорила она, накладывая ему все больше и больше еды.

Она в последние семь месяцев пристрастилась всех кормить (всех, кроме себя) с тревожащим рвением. Готовила целыми днями, забивала морозилку поддонами с лазаньей и энчиладос, контейнерами с чили и домашним супом, семья столько в жизни не смогла бы съесть. Руки ее не знали покоя. Если она не готовила, то чистила кастрюлю, или полировала столовые приборы, или истово протирала столешницы, словно вымывала цингу с опасно загрязненного корабля. Между бровями у нее появилась непроходящая складка. Три месяца назад она родила Томми первого внука и уже сбросила вес, набранный за время беременности, а потом и еще; кожа у нее на челюсти непривычно обвисла. Ее красивые карие глаза, такие внимательные и живые, теперь часто слезились, были налиты кровью и растеряны.

– Ты себя в могилу загонишь, – говорила Мэгги отцу.

– Выбирала бы ты слова, – отвечал Томми, стараясь говорить легко, без желчи.

– Ты знаешь, о чем я, пап.