Гнездо

Джек и правда понимал. Ему была понятна потребность иметь что-то на память от мертвых. Они с Уокером потеряли десятки друзей; их много раз отводили в сторону горюющие матери, сестры или кузены, предлагавшие что-то на память о покойном, как подарок на вечеринке. «Пожалуйста, – однажды взмолилась сводная сестра их друга, – родители просто отвезут все в благотворительную организацию; пожалуйста, возьмите что-нибудь о нем на память». И они брали. Много всего. Платок Майкла для нагрудного кармана, цвета лайма, солнечные очки-авиаторы Эндрю, крошечные стульчики, которые Дэвид делал из проволочек от шампанского, бесчисленные фотографии в рамках и неисправные часы, дурацкие галстуки и ремни. Джек аккуратно складывал все это на полку в книжном шкафу в спальне. «Музей Смерти», – мрачно шутил Уокер, но он тоже ценил эти сувениры. Всю эту память. На полке не было ничего ценного, и все на ней было ценно. То было прошлое, которое оба они пережили, которого избежали. Отчаяние и надежда. Жизнь и смерть.

– Я пойму, если вы захотите ее оставить, – повторил Джек. – Но еще я пойму, – и тут он придвинул стул поближе и положил руку поверх руки Томми, и участие его было неподдельным, – еще я пойму, если вы захотите от нее избавиться. И я могу вам помочь.

Глава двадцать седьмая

Лео никогда не был жаворонком, но с тех пор, как он поселился у Стефани, раннее утро вернулось в его жизнь; часы, которые он раньше проводил, борясь с явью, не желая чувствовать жгучее излучение ярости Виктории с другой стороны кровати, не готовый к извилистому, самообвинительному походу в ванную за водой, чтобы смягчить пересохший зловонный рот, или к бесславному грохотанию адвила, высыпающегося на трясущуюся ладонь. В то время не было ни единого утра, когда он, проснувшись, не обещал бы себе прожить наступающий день по-новому. И ни единого дня, когда не нарушил бы это обещание; особенно после полудня, когда понемногу обнажалась дневная скука, когда являлся призрак вечера в обществе язвительной враждебной жены.

Но сейчас он просыпался, когда утренний свет медленно смещал цвет неба от черного к водянистому зимнему голубому. Он тихо вставал с постели и шел в ванную, ступая на цыпочках по рассохшимся дощатым полам и ступенькам, скрипевшим от малейшего давления. Он забирал с крыльца «Нью-Йорк таймс» и шел в кухню ставить воду для кофе. Стефани по-прежнему пользовалась френч-прессом, который был у нее, когда они познакомились; все его знакомые тогда думали, что кофе появляется уже сваренным в местной кофейне или уличном фургоне. Налив кипяток поверх смолотых зерен, Лео садился за кухонный стол и медленно перелистывал газеты, дожидаясь, когда в трубах бухнет горячая вода, поднимающаяся из подвала; это означало, что Стефани встала и включила душ. Примерно к тому моменту, как Лео разделывался с мировыми и местными новостями, он слышал, как душ выключается с отчетливым скрежетом. Тут он опускал фильтр френч-пресса и наливал себе кофе.

И именно в это время, после встречи с Нэйтаном – сидя на кухне Стефани; глядя, как толстый ломоть солнца ползет по мраморной столешнице и приумножает каждое пятно и изъян; обдумывая предстоящий день – Лео ощутил, как внутри начинает сгущаться знакомая тьма, а по ее краям мерцает страх. Это напомнило ему детскую книжку, которую Мелоди любила, когда была маленькая; он читал ее сестре снова и снова, когда родители требовали, чтобы он с ней сидел; книжку про французскую девочку в соломенной шляпе и возвышавшуюся над ней женщину – он так и не понял, кем она была: учительницей? монахиней? няней? – у которой было чутье на неприятности. «Что-то не так», – говорила она, внезапно просыпаясь среди ночи. Да иди ты, думал Лео.

Лео на самом деле не верил в этот новый мировой порядок – очаровательный дом в Бруклине, милая рыженькая возится наверху, он с триумфом возвращается в команду Нэйтана. Он смотрел на все это с опаской, словно на перламутровую ракушку, найденную на берегу, в которой скрывалось что-то мерзкое: вонь водорослей, гниющий моллюск или – еще хуже – что-то все еще живое, шевелившее клешнями в поисках нежного кусочка плоти.

Надо было принимать решение. Сроки поджимали. Он раздумывал, кому можно отправить свое предложение; он знал, что оно стоящее. Если он хотел остаться, надо было разобраться, что делать с деньгами, которые он задолжал «Гнезду». Если он хотел остаться.