Гнездо

Пол соврал бы, если бы сказал, что не оценивал – пока Беа говорила, – насколько глубоки будут ее облегчение и благодарность, насколько они возрастут пропорционально ее очевидному огорчению. Он мог бы ее остановить, но дал ей выговориться. Он даже не столько слушал, что она говорила, сколько смотрел, как шевелятся ее губы, рассматривал розовый румянец, расползавшийся из-за ворота ее блузки вверх по шее, наблюдал, как она отчаянно борется со слезами и пытается не дрожать подбородком.

– Что думаешь? – наконец сказала она. Он понял, что она замолчала и теперь разглядывала его (совсем как он – ее).

– Думаю? – выдавил он.

– Как думаешь, где он? Что делает?

– Я не знаю, где Лео и что он может делать, – сказал Пол. Он зашел в кабинет и вернулся с папкой Беа. – Но ты ведь об этом говорила?

Он протянул ей папку, и она ахнула.

– О господи, – сказала она. – Откуда она у тебя? Это Лео тебе отдал?

Отдавал ли Лео ему папку?

– Возможно.

Беа расстегнула ремни и вынула стопку листов.

– На них пометки, – сказала она. – Он оставил пометки.

– Лео?

– Да, это почерк Лео.

Она быстро перелистала рукопись: пометки синим карандашом, который предпочитал Лео, были почти на каждой странице – сделанные его мелким петлистым почерком, на их общем особом языке («использовать», «использовать осторожно», «не использовать»).

– Он прочел, – сказала Беа, еще до конца в это не веря.

Страницы в ее руках, исписанные замечаниями Лео, были его способом дать ей если не одобрение, то разрешение. Потому что она знала Лео. Если бы он не хотел, чтобы рассказ был опубликован, то в жизни не стал бы тратить время, сидеть и улучшать текст. Он бы сжег рукопись в камине Стефани. Он бы выбросил всю пачку в уличный мусорный контейнер. Утопил бы в реке. Если она в чем и была уверена, то в этом. Но он так не сделал. Беа поискала на последней странице замечание подлиннее, которое как-то объяснило бы все, послужило бы более явным благословением, но там ничего не было.

Она вернулась к началу рукописи.

– Что? – спросил Пол, увидев у нее на лице удивление и облегчение.

Вот оно, прямо на первой странице. Лео вычеркнул имя, которое она выбрала для героя, «Маркус», и вместо него написал «Арчи», а на левом поле, подчеркнув дважды: «Использовать».

Глава тридцать вторая

Нора и Луиза не привыкли быть в центре внимания на семейных праздниках, и им это нравилось. Когда они добрались до квартиры Джека и Уокера, их родители и Беа были уже там. Они вошли в комнату, складывая неустойчивые черные зонтики, и все движение и разговоры прекратились. Шестнадцатилетние девочки словно заворожили всех, чего в помине не было, когда они застенчивыми детьми прятали лица в широком отцовском бедре, если собиралась вся семья.

Луиза была вылитая Мелоди в подростковом возрасте, настолько похожа, что Джек смотрел на нее с тяжелым сердцем, по старой привычке подбираясь в ожидании, что это знакомое лицо сейчас перекосится и заплачет из-за какой-то воображаемой обиды. Но вместо этого Мелоди в исполнении Луизы улыбнулась ему – любопытной, теплой, славной улыбкой. Ему захотелось провести рукой по ее волосам, почувствовать форму ее черепа. От волнения он слишком сильно сжал ее плечо, и Луиза поморщилась.

Беа крепко обняла девочек, а потом отодвинулась от них на расстояние вытянутой руки, рассматривая их волосы, рост, одинаковую россыпь веснушек на одинаковых лицах.

– Какие вы красавицы! – повторяла она, прижимая их к себе и целуя в обе щеки, отчего они обе вспомнили слово, прежде не приходившее им в головы: «по-европейски». – Как выросли с прошлого лета! Совсем взрослые девушки.

Нора и Луиза засияли от удовольствия. Уокер налил всем шампанского, а Норе и Луизе протянул бокалы с лимонадом. Настроение у него было оживленное, и выглядел он хорошо. Джек смотрел, как он оценивает комнату и стол, окидывая все быстрым взглядом, убеждаясь, что все на своем месте, прежде чем вернуться к хлопотам на кухне.

Нору и Луизу восхищало все: квартира, стол, непривычное кокетство матери («Закуски! Во множественном числе? Больше одной?» – Мелоди вела себя почти легкомысленно); дядя Джек, уменьшенная, эльфическая копия дяди Лео; веселая тетя Беатрис – а это копия, как они обе недавно поняли, их матери, только покрасивее. Их обеих инстинктивно тянуло к Уокеру, на котором поверх слегка выпирающего живота был поварской фартук. Единственным привычным явлением в комнате был их отец, сидевший за столом, надежный и основательный; он отломил кусочек хлеба, принюхался к одному из полужидких сыров и подмигнул девочкам, словно говоря: «Что-то новенькое, да?»

Уокер поманил девочек в кухню, и они с готовностью пошли за ним. Он щедро долил в их бокалы с лимонадом шампанского.

– Маме не говорите, – сказал он. – И я не слежу, сколько остается в бутылке.