Гнездо аиста

Клим тяжело соскочил на землю, даже не нажав на тормоз, потому что скорость уже была символической. Ему хотелось зашвырнуть велосипед в канаву, поросшую полынью, и самому свалиться туда же, чтоб до самого вечера лежать там, ни о чем не думая, вдыхать всей грудью горьковатую свежесть и следить, как перемещается по небу желтый свет.

Он вдруг заметил, что Зина смотрит в его сторону, и ее взгляд показался ему сочувственным. Не испытывая при этом ни малейшего удовольствия, Клим попытался увидеть себя ее глазами и не удержался от того, чтобы не поморщиться, представив блестящее от пота красное лицо с побледневшими губами и прилипшие ко лбу волосы. Увидев это, он с беспощадной ясностью понял: сейчас происходит самое страшное для него – он кажется ей жалким. Что он ни сделал бы после, сколько пьес ни написал бы… Да хоть горы свернул бы! Зина уже запомнит его таким – обессилевшим, почти старым, трясущимся от усталости…

«Ну и черт с вами со всеми!» – он вскинул голову, чтобы не расплакаться от унижения и не пасть в ее глазах еще ниже.

Зина удивленно приподняла не очень темные, в тон волосам, брови и отвернулась.

Ее сын уже с воплями скакал по маленькой поляне среди берез, одна из которых почему-то оказалась плакучей. Остальным до ее печали не было никакого дела, ведь впереди было лето, и солнце, и теплые дожди, а значит, для грусти просто не находилось ни малейшего повода. И деревья хорошо это чувствовали.

«А ведь они совершенно правы, – внезапно успокоился Клим и, положив велосипед, подошел к этим мудрым деревьям. – Надо радоваться тому, что жизнь дает нам, ведь всегда может стать еще хуже. Я сам изо дня в день внушаю это своим подросткам, а тут вдруг забыл… Что случилось плохого? Я не развил космической скорости? А кто от меня этого ожидал? Ее я предупредил, что не подходил к велосипеду лет двадцать… А Ивану даже приятно было выглядеть на моем фоне таким молодцом! Остальные-то держались ничуть не хуже, чем он… Может, он мне еще и спасибо скажет…»

Решив не участвовать в сооружении общего стола, Клим уселся под березу, показавшуюся ему самой веселой изо всех, чтобы хоть слегка подпитаться ее светящейся энергией. На солнце береста была так ослепительна, что резало глаза. Клим счастливо жмурился, слушая простенькие песенки кузнечиков, и нехотя отгонял мух. Ему хотелось свернуться клубком, как он любил делать в детстве, и попытаться вызвать тот же сон. Клим отказывался слушать врача, столько лет одерживающего в нем верх над человеком, который и сейчас твердил, что нелепо заниматься такой ерундой. «С твоими-то специальными познаниями!»

«А вот буду! – строптиво отзывался Клим. – Я целую жизнь только тебя и слушался…»

Вприпрыжку подбежавший Жоржик растянулся рядом на животе и, болтая в воздухе босыми пятками, возбужденно спросил:

– Березовый сок будем пить?

– Поздно, – лениво отозвался Клим. – Вот это мы с тобой уже не успели… В апреле надо было.

– Жалко!

– Ладно, переживем, в нем все равно один сахар…

Подскочив, мальчик возмущенно вытаращил глаза:

– Как это? А витамины?

– Да нет там ничего.

– А зачем же его пьют?

Загорелый лоб опять напряженно сморщился, и на этот раз Клим провел по нему пальцем:

– А зачем такую гармошку собрал?

– А что? Я морщин не боюсь! Так зачем?

– Наверное, думают, что природный сок обладает чудодейственной силой. Но это не так.

– А вдруг так?

Клим добродушно подтолкнул его:

– Попробуй, если не терпится. Вдруг назад ты вернешься настоящим богатырем…

– Ну чего вы смеетесь?!

– Косая сажень в плечах, кулаки размером с голову…

Снисходительно фыркнув, Жоржик озабоченно проговорил:

– Я Петьку напоил бы. Он у нас совсем чахлый… Вы видели, как его папа со сцены за ногу уносит?

– Не видел, – ему представился обвисший мягкий хохолок, и сердце отчего-то тоскливо заныло.

– Ой, это «коронка»! Вы бы знали, что в зале творится! Зрители прямо визжат.

– А где он сейчас? – он так ясно увидел светлые реснички малыша и его готовый к улыбке, раскрытый в ожидании ротик, что пришлось зажмуриться, чтобы это видение ушло.

Вытянув зубами колосок из травяных ножен, Жоржик с сожалением вздохнул:

– Дома, с Тонькой. Она у нас малость дикая, не любит со всеми ездить. Только если семьей. А вот театр – это разве не семья? Я так привык ко всем. Жалко, что мы не целые дни вместе – они же все работают где-нибудь… А если на репетиции хоть кого-нибудь из них нет, уже скучно. Вон Володя уехал… Это вы на его велике ехали! Уже не то без него…

Слушая его, Клим безотчетно следил за тем, как Зина режет вытянутые красные помидоры, раскладывает пучки зеленого лука, встряхивает слежавшуюся соль. Она ни разу не посмотрела на него, но Климу почему-то казалось, что она хорошо чувствует его взгляд. В ее движениях ему виделась какая-то рассеянная плавность, будто Зина очень старалась быть естественной, но при этом не могла забыть о том, что на нее смотрят, и это ее слегка сковывало. И скованность эта все нарастала, уже откровенно мешая ей, потому что Зина наконец не выдержала.

Резко обернувшись, она требовательно крикнула, прикрывшись от солнца рукой, в которой держала нож: