– Ты сам знаешь. Тебе нравится твоя жизнь. Твой бизнес. Твои друзья. Я в этот круг не вписываюсь. Я им неинтересна, а они мне противны.
– Я же все делаю ради тебя, – попытался возразить Иван, разом утратив способность убеждать. – Ради нашего театра!
Положив тушеных овощей, Зина поставила тарелку и взяла другую. Не глядя на него, она безразлично сказала:
– Театру это, может, и пригодится. А мне уж точно нет. Когда мы жили только на те деньги, которые ты получаешь как режиссер, а я как твой художественный руководитель, я не чувствовала себя несчастной, уж поверь мне. Мне твои абстрактные миллионы не нужны.
– А детям? – выложил Иван главный козырь.
У нее дрогнуло лицо:
– Детям?
– А то! Ради чего я надрываюсь? Им же учиться надо будет, жить где-то. За один день таких деньжищ не заработаешь. Заранее надо думать.
– Тоня собирается поступать в художественное училище. И поступит! При чем здесь деньги?
Он запальчиво выкрикнул, забыв, что дети могут услышать:
– А жить она по-прежнему будет в одной комнате с двумя братьями? Я не хочу, чтоб она возненавидела меня за то, что я ничего ей не дал!
Наклонив голову, Зина отчетливо проговорила:
– Если ты сядешь в тюрьму, ей уж точно нечем будет гордиться…
Его так и прошили насквозь эти слова:
– С чего это я сяду?! Думай, что несешь!
– С такими-то друзьями? То, о чем ты просил Клима, уже подсудное дело.
– Вот он и струсил, – заметил Иван с презрением и отстраненно подумал, что нисколько не убедителен в своем мальчишеском бахвальстве.
– Просто он чистоплотный человек.
Его опять передернуло:
– Какой?! А я грязный, что ли? Так он тогда говорил, да? Еще и обезьян каких-то приплел…
Она улыбнулась о каким-то оскорбительным сожалением:
– Аист должен быть белым. Но тебе самому этого не хочется.
Сделав последнюю попытку обратить все в шутку, Иван потрепал свои короткие волосы:
– А я белый! Белее некуда.
– Зови детей, – сказала Зина, не поддержав его тон. – Они там Диснея смотрят, не слышали, что ты пришел.
– Занька, ну что с тобой? – опять спросил он потерянным голосом, больше не пытаясь расшевелить ее.
Она аккуратно наполнила последнюю тарелку и, только поставив ее, спросила:
– А разве что-то не так?
– Все так… Кроме тебя.
Протянув руку, Зина настойчиво предложила:
– Потрогай. Я все та же. Из-за чего бы мне стать другой?
– Из-за него, – сказал Иван и не услышал себя.
В ее лице ничто не изменилось, и ему захотелось схватиться за это лицо, смять его пальцами, чтобы изобразить гримасу удивления, ведь если Зина не удивлялась, значит, каждую секунду помнила, кто это – он. Называть имя даже не требовалось…
Когда это уже стало ясно обоим, она все же спросила:
– Из-за кого?
И эта ее откровенная готовность солгать ради того, другого, так резанула Ивана, что он схватился за сердце, которого раньше не чувствовал. Зина шагнула к нему и испуганно заглянула в лицо:
– Ты что?! Господи, ты совсем бледный… Садись. Садись же…
Он послушно опустился на табурет, мгновенно лишившись всей внутренней силы, которой так гордился. Ему было так больно, что воздух приходилось глотать мелко и часто. Раньше Ивана раздражало, когда мать начинала так дышать и все мяла рукой большую, обвисшую грудь. Ему виделось в этом что-то противоестественное: женщина не должна делать этого на глазах у мужчины. А без него тем более. Иван опустил руку и сказал совсем не то, что собирался:
– Это из-за театра? Занька, как бы там ни было… Разве ты сможешь прожить без нашего театра?
Она озадаченно заморгала, присев перед ним и оперевшись о его колени:
– Погоди-погоди, я что-то не вижу связи…
– И не ищи ее! – оборвал он. – Просто скажи – сможешь или нет?
«Если что-то еще способно отрезвить ее, то вот эти слова, – подумал Иван и порадовался своей находчивости. – Она должна знать, что если у меня не будет жены, то у нее не будет театра…»
Но Зина ответила так, что ему стало еще хуже.
– Не знаю, – сказала она, обломив последнюю соломинку. – Я же никогда не пробовала. И потом ты ведь сам намекнул, чтобы я готовилась к уходу…
Они посмотрели друг другу в глаза. В Зининых была спокойная решимость. Что прочитывалось в его собственных, Ивану не хотелось даже представлять. Поднявшись, Зина размеренным тоном спросила:
– А почему ты опять об этом заговорил? Или ты собираешься уволить меня уже следом за Никифором?
– Уволить? Нет… Я хочу, – его вдруг осенило, – я хочу отправить тебя в декретный отпуск!
Его самого тряхнуло от того, как она вздрогнула.
То, что она вдруг растеряла всю свою решимость, Ивана ничуть не обрадовало. Но когда Зина отвернулась к окну, ему стало ощутимо легче, словно у нее на глазах он не мог позволить себе натянуть привычную маску.
– Давай родим еще одного бэбика, – взбодрившись, быстро заговорил он, постепенно пропитываясь уверенностью, которой лишилась жена. – Дела – тьфу-тьфу-тьфу! – идут неплохо. Держу пари, мы сумеем купить маме квартирку и займем ее комнату. У Тони будет отдельная. И у мальчишек… Что ты молчишь?
– Нет, – коротко ответила Зина, не поворачиваясь. – Не сейчас.
– Почему?