Иван точно знал только одно: он должен увидеть их вместе. Никто из влюбленных не способен выдержать очной ставки… Он чертыхался, произнося про себя это слово – «влюбленные». И проговаривал его вновь и вновь. Вслух же он за всю дорогу не сказал ни слова. А Зина даже не спросила, откуда ему известен адрес Клима. Может, догадывалась, что Иван раздобыл его на случай, если тот повторно откажется помочь со справкой и придется предпринимать какие-то меры… Знала ли этот адрес она сама?
Он заметил, как Зина озирается, оглядывая район, в котором если и бывала, то слишком давно, чтобы помнить. Свернув к кварталу деревянных домов, которые уже лет двадцать просились на слом, Иван злорадно подумал: «Вот полюбуйся, куда он тебя приведет!»
– Не видала таких бараков? – спросил он с вернувшейся насмешливостью.
– Да я и похуже видела, – бесстрастно отозвалась Зина и стала смотреть прямо перед собой.
– Где это?
– Вот здравствуйте! А я где жила? Твоя мама все время называла меня «дитя трущоб».
– А, помню, – он действительно обрадовался, обнаружив общее воспоминание.
Но Зина вдруг сказала:
– Иногда я жалею, что мы выросли вместе. Мне нечего тебе рассказать. Ты все уже знаешь.
Обиженный ее прямотой, которой добивался весь вечер, Иван пробурчал:
– Разве это плохо?
Она уклончиво ответила:
– В чем-то хорошо, в чем-то плохо.
– А тебе хочется рассказывать о себе? А что именно? Что у тебя было такого уж интересного?
– Может, и не было, – не огорчившись, согласилась Зина. – Но ведь каждому приятно поговорить о себе. Разве нет?
«Да, да! – со злостью согласился он про себя. – Ты права, Занька… Но ты не права!»
– Не делай этого со мной! – неожиданно для себя сказал он.
– Чего не делать? – не поняла Зина.
– Ничего. Это так… Не тебе.
– А кому?
Иван неуклюже выкрутился:
– Я думал о пьесе. Представлял одну сцену… Подскажу Климу.
– Подскажи, – кивнула она. – Хотя он может и не взять ее.
– Его право, – отозвался Иван сквозь зубы. – А я могу не взять всю его пьесу.
– Что?!
Потемневшие глаза так и впились в его лицо. Ивану даже показалось, что она вытягивает из него взглядом последнюю радость.
«Тебе мало своей? – мысленно воззвал он с отчаянием. – Ты же вся искрилась ею… Хватит, Занька! Уже хватит с меня…»
С нарочитой грубоватостью, которая должна была заставить Зину очнуться, Иван спросил:
– А ты даже мысли не допускаешь, что Жильцов может написать дерьмовую пьеску? Он же врач, Занька… Один раз создать что-то приличное может любой из нас. Но чтобы это повторялось вновь и вновь, нужно быть профессионалом.
– Да, он не профессионал, – невозмутимо подтвердила она. – Так ведь и мы тоже.
Он так и передернулся от этих слов. Она отлично знала, что именно это для Ивана самое болезненное, и все же ударила прямо по ране. Отомстила. Он посмотрел на нее с затаенным страхом: до сих пор Иван и не подозревал, что его жена может быть жестокой.
Но спорить он не стал, потому что возразить-то, собственно, было нечего. Они действительно до сих пор считались самодеятельным театром, хотя были интереснее многих профессиональных. Удержав обиду в себе, Иван сказал:
– Есть риск, что он повторится. Такие, как он…
– Какие? – перебила Зина.
Стараясь не замечать вспыхнувшего в ее глазах жадного любопытства и не сбиться на привычный жаргон, Иван внушительно проговорил:
– Он производит впечатление очень одинокого человека. А такие обычно замкнуты на самих себе. Это может стать их счастьем, а может и бедой. Смотря сколько в них заложено… Если Жильцов сможет отыскивать новые темы и новые характеры в самом себе, тогда ура! И он спасен, и мы спасены. Но ставить вариацию на тему «Лягушки» я не собираюсь, так можешь и передать ему.
Не заметив последнего выпада, Зина серьезно поглядела на него:
– Да, ты прав. Это было бы шагом назад.
«Шагом назад, – повторил Иван. – А ты могла бы сделать сейчас этот шаг?»
– Может, он тебе говорил… его «Лягушка» – это что-то очень личное, да?
– Нет, мне он такого не говорил, – отозвалась Зина, переведя взгляд за окно.
Он едва не задохнулся от бессилия: «Она врет! Вот и выдохлась ее хваленая честность! И как теперь можно заставить ее сказать правду?»
Мимо тихонько ползли серые сарайчики разного роста и ветхости; металлические гаражи, поставленные россыпью, как кубики, брошенные ребенком; углярки с черными ртами… На завалинках двухэтажных домов сидели старушки – Иван подумал, что они сидят здесь уже с начала века и не уйдут, пока не наступит следующий. Дворовые шавки бросались им под колеса с таким истошным лаем, будто машина Ивана представлялась им большим серым котом. Он остановил ее возле последнего дома в длинном ряду.
– Здесь, – сказал он, но зажигания не выключил, словно ждал, что Зина скажет: «Поехали отсюда, он мне не нужен. Домой хочется…»
Она и в самом деле собралась сказать что-то – Иван угадал это, расслышав глубокий вздох. И напрягся, приготовившись услышать нечто важное. Но Зина только заметила:
– Всего один подъезд… Все соседи знают друг друга по имени, не то что у нас…