Год благодати

Пока двух девушек, не вышедших замуж, приписывают к работным домам, пока идет возня с черными лентами, я слежу взглядом за брошенной белой лентой. Ветер несет ее по булыжникам мостовой за ворота – и, быть может, он унесет ее на поросший лесом остров в огромном озере, где я оставила часть своего сердца. Видит ли меня сейчас Райкер? Что он думает обо мне?

Когда церемония заканчивается и толпа начинает расходиться, я вижу, как стражники несут к аптеке деревянные ящики, на которых нет ни надписей, ни обозначений. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, видят ли другие то, что вижу я, но женщины не подают виду, их взгляды устремлены куда-то вдаль, и в них я читаю изумление и ужас.

Вот что мы делаем с девушками. Ставим ли мы их на пьедесталы, сбрасываем с них или используем куски их тел, чтобы сварить снадобье, мы соучастники. Но все в мире взаимосвязано, и нужно верить, что смерть порождает жизнь.

Мужчины никогда не отменят год благодати.

Но, быть может, его сможем отменить мы.

Глава 86

В напряженном молчании Майкл ведет меня в новый дом, опрятный, стоящий между других, жмущихся друг к другу домов и весь пропитанный благоуханием гардений. От этого густого аромата и благих намерений Майкла я почти задыхаюсь.

Как только за нами закрывается дверь, я говорю:

– Майкл… ты должен знать… я была взята… не против воли, не силой.

От разочарования, отразившегося на его лице, я почти начинаю жалеть, что меня не сожгли.

– Прекрати… – шепчет он, срывая с лацкана гардению и сминая ее в кулаке.

– Я ни о чем таком не просила. Не просила тебя лгать ради меня.

Вошедшая служанка смущенно прочищает горло.

– Уведи ее, – говорит Майкл, словно я непослушный ребенок, и идет к выходу.

– Куда мне отвести ее, сэр? – спрашивает служанка.

Он поворачивается, и во взгляде его я вижу такую ярость, что у меня леденеет кровь. Прежде я никогда его не боялась, но теперь боюсь.

– Она может подождать меня в нашей спальне, – отвечает он и выйдя, захлопывает за собою дверь.

Поднявшись по лестнице, застланной богатым ковром, я провожу пальцами по дорогим темно-красным обоям.

– Кандалы, обитые ватой, не перестают быть кандалами, – шепчу я.

– Что вы сказали, мэм? – спрашивает служанка.

Мэм. Как же это случилось? Как я дошла до такого?

На верхнем этаже четыре закрытых двери. На стенах здесь горят светильники с абажурами из матового стекла. Здесь же висит картина, на которой изображена девочка, лежащая на траве. Может быть, она напоминает ему о том, как мы вместе лежали на лугу? Что видит эта девочка? А не мертвая ли она? – думаю я. Не оставили ли ее там умирать?

– Мистер Уэлк желает, чтобы вы подождали его здесь, мэм.

Мистер Уэлк. Теперь его зовут так. Он больше не Майкл.

Служанка открывает вторую дверь справа, и я вхожу. Я успела заметить, что она не поворачивается ко мне спиной. Не результат ли это того, что она пережила во время года благодати… не видит ли она во мне врага?

Обычно девушки, вернувшиеся в округ, полны лютой ярости и злобы. Но что, если я внушаю людям еще больший страх?

Она, пятясь, выходит из комнаты и запирает за собой дверь.

Я начинаю ходить по комнате, считая шаги. Здесь стоят сделанная из красного дерева кровать с балдахином и небольшой письменный стол со сдвижной крышкой, на которой находятся бумага, чернильница и гусиное перо. Когда я читаю надпись на первой странице, мне хочется все здесь сжечь. Моему сыну. Моему самому драгоценному достоянию. И я вспоминаю, как Майклу не нравилось, что его отец оказывает на него давление, заставляет следовать по своим стопам. Он чувствовал себя загнанным в угол.

Но то был Майкл. Мистера же Уэлка все это, похоже, вполне устраивает.

Я опускаюсь на корточки, чтобы заглянуть под кровать, когда слышу знакомые звуки – мое сердце узнает их еще до того, как мой разум осознает их смысл. С такими звуками в дерево врезается топор. Посмотрев в окно сквозь кружевные занавески, я вижу мужчину, колющего дрова. В неистовстве взмахивающего топором опять, опять и опять. Его тело напряжено, как натянутая струна, и видно, что он колет поленья, либо вымещая на них свою ярость… либо, наоборот, разжигая ее.

Он поднимает голову, смотрит на окна, и я вижу, что это Майкл. Мистер Уэлк.

Я отшатываюсь назад, надеясь, что он не заметил меня, но, когда выглядываю опять, он уже ушел… и взял с собой топор.

Услышав, как с грохотом распахивается входная дверь, как топают тяжелые сапоги, я начинаю метаться по комнате в поисках чего-нибудь такого, чем можно бы было защититься, но какой в этом смысл? Ведь теперь я его собственность, и он может делать со мной все, что захочет. Никто не задаст ему никаких вопросов, к тому же все знают, что я сама напросилась.

Отперев дверь спальни, он распахивает ее. И стоит в дверях, покрытый потом, с топором в опущенной руке.

– Сядь, – говорит он, показав на кровать.

Я послушно сажусь. Я понятия не имею, чего он ожидает от меня, сколько еще я смогу вытерпеть, но пытаюсь вспомнить старый урок. Ноги раздвинуты, руки по швам, очи обращены к Богу.