Год быка--MMIX

Кто-то из читателей, наверняка, уже обна­ружил сход­ство некоторых моментов нашей трагедии с уже разо­бран­ными нами перипетиями и страстями на пути Ивана Бездомного. Было, всё уже было в этот самый долгий день из жизни Ивана Николаевича – и узна­вание своего соучастия в «преступ­ле­нии», и отчуж­дение, и пафос наказания, обратив­шийся про­тив самого обвинителя, было и очищение с пере­оде­ванием. Однако не пере­усерд­ствуем ли мы с парал­лелями и повторениями? Такое ведь тоже бывает с начина­ющими ис­следо­вателями. Поэтому нам с вами стоит обратиться к мнению самого ав­торитетного эксперта по вопросам античных мифов, а значит и античных мистерий и трагедий. Вот что пишет уважаемый про­фес­сор Лосев: «Траги­ческий миф… необ­ходимо содержит в себе шесть основных моментов своего раз­вития, из которых первые три суть живописание отрыва от блажен­ной жизни Ума, а вторые три – живописание воз­вращения к ней» /Лосев А.Ф. «Очерки античного сим­волизма и мифологии» – М. 1993, с.752/.

Лосев раз­личает «страх» и «сострадание» как два момента, поэтому всего шесть, а не пять. Но для нас важно общее совпа­дение двух линий в канони­ческом сюжете трагедии из шести моментов и в уже описан­ной нами цепочке из 12 стадий. Из них первые шесть описывает движение от един­ства с высшим раз­умом к раз­де­лению, а вторые шесть – описание воз­вращения к этому един­ству. Так мы обна­руживаем, что Булгаков в своём тайном историо­софском учении опира­ется не то­ль­ко на библей­скую сим­волику и иудео-христианскую традицию, но и на другую, не менее важную и си­льную – ан­тичную фило­софскую традицию. И не то­лько опира­ется, но и доказывает их един­ство на высшей стадии раз­вития каждой.

И кстати, взглянув свежим взглядом на учение Аристотеля о трагедии, мы обна­руживаем глубокий источник учения Иешуа «о добрых людях». Помните, на допросе у Пилата:

«– А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова "добрые люди"? Ты всех, что ли, так называешь?

– Всех, – ответил арестант, – злых людей нет на свете».

Этот взгляд на судьбы людей, в том числе на участников трагедии, героем которой является сам Иешуа, пол­ностью совпадает с фило­софским учением Аристотеля. Нет добрых или злых людей, а есть те­чение жизни, которое ставит людей в те или иные обстоя­тель­ства, делая их преступниками, жертвами и палачами. Пилат – нево­льный палач, и это подчёркнуто не то­лько в «евангелии от Вола­нда», но и в канони­ческом Евангелии. Это ли не свиде­тель­ство соединения в учении Иисуса, как ми­нимум, двух потоков раз­вития – библейского и античного, в их высшем раз­витии!

Но опять же, стоит себя пере­проверить, не приписываем ли мы Автору своё ви­дение? Может быть, мы видим то, что Автор и не подразумевал? Про­сто так совпало, что Аристо­тель был мудр, а каждая трагедия живёт и раз­вива­ется по общим для этого жанра правилам. Ну что ж, давайте про­верим. Мы ведь ещё рас­смотрели не все главные идеи Аристотеля каса­те­льно тра­гедии. Например, есть такая идея, что трагедия на сцене театра есть отражение траги­ческого мифа, который определяет те­чение самой жизни. А над этой историо­софской идеей Аристо­тель выстраивает идею космогони­ческую. Она заключа­ется в том, что жизнь Космоса есть раз­витие Высшего Ума, яв­ляю­щегося Перво­двигателем всех яв­лений. И эта жизнь Космоса по своему сюжету является косми­ческой трагедией. Высший косми­ческий раз­ум раз­деляется в себе, нисходит с уровня высших звёз­дных сфер (а небесные светила и в античной сим­волике – суть источники чистого ума) в «подлун­ный мир», в котором вечное превраща­ется во вре­мен­ное, совер­шен­ное – в несовер­шен­ное, истин­ное знание – в сомни­те­льное, а единый поток жизни раз­деляется на счастье и несчастье.

В нашем случае символика Луны, освеща­ющей события сомни­тельным отражён­ным светом, сопровождает основные моменты трагедии, раз­ворачива­ющейся на улицах Москвы: «Стараясь за что-нибудь ухватиться, Берлиоз упал навзничь, неси­льно ударив­шись затылком о булыжник, и успел увидеть в высоте, но справа или слева – он уже не сообразил, – позлащен­ную луну».