Год быка--MMIX

Две главные пьесы: «Дни Трубиных» и «Бег» – это два пути, а объединяет их интуитив­ное чув­ство недостижимой цели. Конечно, писателю и большин­ству его читателей и зри­те­лей хотелось вер­нуться в довоен­ный мир, сметён­ный революцией, к родным истокам про­стой рус­ской жизни. Но этот утерян­ный мир можно вос­создать то­лько на сцене МХАТа. И тем более нет для рус­ского человека жизни там, за морями, в отрыве от Рос­сии. А есть то­лько один реа­льный путь – вместе с вихрем ре­во­люции через цар­ство теней, к иной, ново­й жизни…

Две пьесы Булгакова становятся сим­волом этой необ­ходимости для обще­ства про­йти свой кре­стный путь под игом бесов­ской власти, про­тиво­стоя злу то­лько творе­нием добра. И это не при­ми­ре­ние с властью, а подлин­но христианское смирение в смысле «кесарю – кесарево…» И с какой бы ещё стати сам товарищ Сталин сто­лько раз пере­сматривал постановку во МХАТе «Дней Турбиных», если бы сим­волика романа и пьесы не имела влияния на всю твор­ческую и научно-техни­ческую инте­л­ли­генцию. Ведь имен­но на эту соци­а­льную про­слойку «из быв­ших» Сталин должен был опере­ться в бе­спощадной борьбе про­тив своей партии, в культурной революции 30-х годов.

Первые большие про­изве­дения Булгакова – это осмысление художе­ствен­ными методами трёх альтернатив твор­ческого пути. Причём в «Белой гвардии» Булгаков обна­руживает ту самую калитку и скрытую от преследо­вателей дорожку, ведущую в сказочный сад Мистерии. А в «Беге» он начинает оттачи­вать инструменты для третьего пути – это драматургия комедии, сочета­ющая юмор жизнен­ных зарисовок, гротеск сюжетной линии и пере­ходящую на лич­ности сатиру. В «Белой гвардии» грозный фон исторических событий принижает пафос ностальгии, делает обыден­ные детали умор­ны­ми. Такое отно­шение к семейным и бытовым про­б­ле­мам, которые в обычной жизни счи­тались бы серьёзными, помогает отог­нать страхи. В чём и состоит главная функция смеха. В «Беге» – наоборот, в центре по­ве­ство­вания нараста­ющий негатив, раз­ру­шение судеб и рас­пад лич­ностей. Однако и здесь сатири­че­ское описание, то есть смех, поз­воляет соз­дателям и зрителям пьесы сохранить дис­танцию, не впасть в невроти­ческое смако­вание.

Получа­ется, что в сложные времена имен­но сатира позволяет писателю использо­вать бь­ющий в лицо встречный ветер, чтобы искусными галсами всё-таки про­двигаться вперёд и вести за собой чи­тателя. В каче­стве контрастного примера можно вспомнить два парал­ле­льных описания николаевской Рос­сии – француза де Кюстина, смакую­щего несчастья русских, и рядом «Мёртвые души» Гоголя, врачу­ющие душу обще­ства. Но, спросим себя, почему же сатира стано­вится таким лекар­ством? С од­ной стороны, сатири­ческий образ бывает ещё более выпуклым, подчёркнутым, завер­шён­ным, нежели про­тотип, и по идее должен быть более страшным. Но почему же такой Угрюм-Бурчеев или Плюш­кин вызывает не страх, а смех – то есть преодо­лён­ный страх? Может быть, всё дело в той самой эстетике мистерии? Сатири­ческое описание раз­руши­тель­ных яв­лений находит в кол­лектив­ной памяти соответ­ствие не только среди образов несчастий, пере­житых предками, но и среди других образов, не­сущих опыт преодо­ления подобных ситуаций. Образы несчастий в этом случае тоже являются клю­чом к кол­лектив­ной памяти, но они вызывают к жизни идеи, несущие ответ на вызовы времени.

В булгаков­ском Романе эта двухслой­ность сатири­ческих персонажей точно так же разо­бла­че­на, как и само наличие притчи. Комедийные по своему облику, сатири­ческие персонажи: Фагот-Коро­вьев, Беге­мот, Азазелло – в своей среде обитания, то есть на небесах кол­лектив­ного бес­созна­те­льного, являются прекрасными рыцарями, что есть сим­вол высокой культуры, спаса­ющей человече­ство. Когда прихо­дит эпоха несчастий, раз­ру­шения культуры, рыцари спуска­ются с небес, «мате­риализу­ются из воз­духа» и становятся сатири­ческими персонажами, помога­ю­щи­ми читателям найти свой соб­ствен­ный путь – не саморазру­шения, а преодо­ления.

Есть другой способ доказа­тель­ства этой теоремы о двух слоях сатири­ческого отоб­ра­же­ния реа­льности. Зададимся вопросом, а почему это Чи­чиков с Ноздрёвым или Чарнота с Хлу­довым – вообще оказались в героях, пусть и сатири­ческих? Мы с вами встречаемся с многими людьми, в том числе и с недо­статками, порою си­льно превосходящими достоин­ства. Ну, пооб­щались и рас­стались без жела­ния увидеть вновь. Раз­ве это причина для того, чтобы по сто раз пере­писы­вать образ типа Плюшкина, или какого-нибудь мэра вста­вить в пьесу? Скорее наоборот, забыть, плюнуть и рас­тереть… А вот у некоторых писателей всё наоборот. Уже, кажется, пора и о Боге подумать, когда доктор говорит как кол­леге неприятную, но правду: совсем немного осталось. Но Автору всё неймётся, и он буква­льно из последних сил до­писывает одну из глав Романа, вставляет ново­го героя – про­фес­сора Кузьмина, да ещё и подсылает к нему чёрных котят, гадких воробушков и сестру Аза­зел­лу с пиявками. Нет, всё-таки неспроста это, неспроста…