Год быка--MMIX

И вообще нужно раз и навсегда закончить все эти домыслы о небреж­ности или забывчивости Булгакова, якобы не завершив­шего правку Романа. Так могут думать люди, не спо­собные поставить себя на место писателя. А между тем это не так сложно. Каждый, кто хоть раз занимался твор­ческим делом, требующим всех сил, способен это понять. Не обяза­те­льно быть писателем, учё­ным, кон­ст­ру­ктором. Доста­точно и такого обычного твор­ческого дела как забота о маленьком ребён­ке или вос­пи­тание большого. Любящая мать не уснёт полночи, будет вспоми­нать каждую мелочь, искать ре­шение проблемы. Пока не забудется коротким сном, чтобы спозаранку начать дей­ство­вать.

Так и писа­тель со своим детищем. Если что-то не складыва­ется, не раз­вива­ется так, как нужно, то все художе­ствен­ные идеи и даже незначи­тельные герои романа, каждая неис­прав­лен­ная строка бу­дут стучаться в виски, про­ситься на аудиенцию к Творцу и его Музе. Почти как в главе про Великий бал. И будет эта неверная строчка или нераскрытая мысль досаждать писателю и ночью, и днём, пока он ран­ним утром вдруг не проснётся с гото­вым ответом и не выправит текст… А вы говорите – забывчивость! Никакая это не ошибка, а просто указание автора на важные обстоятельства времени. Причём двой­ное указание относится к двум главам и к двум линиям Романа – древней и совре­мен­ной.

Начнём с москов­ской линии. Что может означать десять утра примени­те­льно к времени дей­ствия? Ясно, что это не относится к условному сцени­ческому времени, где на Патри­арших прудах за­ходит солнце. Тогда может быть десять утра как-то указывает на историческое время, в котором жи­вут кол­лектив­ные образы, то есть на годы ХХ века? Мы вроде бы выяснили, что и в сюжете второй главы также зашифрована геополитика двадцатого века. Допрос Иешуа как раз и состоялся около де­сяти часов утра. А около полудня состоялся суд.

Согласно нашему толко­ванию казнь Иешуа – это образ Рос­сии, ввергнутой в величайшую вой­ну, когда копьё воен­ной машины остановилось у самого сердца страны. То есть это 1941 год. «Суд» европейских держав, направив­ших германскую машину на вос­ток – это мюнхенский сговор 1938 года. А вот Великий пере­лом в СССР и Великая депрес­сия США – это как раз 1929 год. Похоже, ино­го столь же про­стого способа привязать указание насчёт десяти часов ко времени дей­ствия конца пе­рвой и начала третьей главы мы найти не сможем.

Но указа­тель «десять утра» удвоен, он относится и ко второй главе. С ершалаимской стороны он указывает как раз на полдень, подразумевая, что точная привязка времени суда над Иешуа имеет какое-то важное зна­чение. Наша дружеская критика предыдущих ис­следо­вателей творче­ства Булга­ко­ва не отменяет чув­ства благодар­ности им. Дотошные булгаковеды давно уже рас­копа­ли один перво­источник, предше­ствовав­ший началу работы Автора над Романом. Сочини­тель этой «истори­ческой» пьесы об Иисусе стал про­тотипом неудав­шегося поэта Бездомного. Похоже, Булгаков согласен с не­которыми находками рапповца по фамилии Чевкин, дотошно вычислившего время дей­ствия в еван­гель­ском описании суда и казни Иисуса. Если бы суд состоялся не в полдень, а в десять утра, то шести часов под рас­ка­лён­ным солнцем достаточно для умерщвления пове­ше­н­ного на кресте. А вот четырёх часов казни явно не хватит согласно известным медицине, а значит и Булгакову дан­ным.

В канони­ческом тексте есть све­дения, что Иисусу не пере­бивали голеней, как двум дру­гим каз­нён­ным, а смерть наступила сразу же после того, как ему дали губку с «уксусом»: «После того Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду. Тут стоял сосуд, полный ук­суса. Воины, напоив уксусом губку и наложив на ис­соп, поднесли к устам Его. Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух» /Ин 19, 28-30/.

С этим же моментом связана ещё одна нарочитая «ошибка» Автора, ещё одно несоответ­ствие между разными главами одного Романа. В главе 16 «Казнь» воспроизведён канон: «…пропитан­ная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула у того в глазах, он при­льнул к губке и с жад­ностью начал впиты­вать влагу».

А вот доклад Афрания Пилату в главе 25:

«– А скажите... напиток им давали пере­д пове­ше­нием на столбы?

– Да. Но он, – тут гость закрыл глаза, – отказался его выпить.

– Кто имен­но? – спросил Пилат.