Год Чёрной Обезьяны

— Мирской человек, оторванный от Бога, — неспеша проговорил он, — не в состоянии почувствовать вечность. Жизнь для него: это короткий отрезок времени — от рождения и до смерти.

— Я бы не отказался жить и потом, — Валет смотрел на камни. — Но как понять, что всё это — не обман? Церковь у меня всегда ассоциировалась с прошлым, а не с будущим…

— Будущее скрыто в прошлом, — батюшка закрыл книгу и положил её на колени. — Но человеку, воспитанному в материализме, воспитанному на книгах о космонавтах, человеку, верующему в науку и верующему в прогресс — такому человеку это понять нелегко.

— Я хочу понять. — Валет развёл руками. — Но как?

— Очень просто. Надо поверить. Просто поверить. Других способов нет.

Валет усмехнулся.

— Как я могу верить в то, чего не знаю?

— А это невозможно подвести доказательствами. Но тому, кто действительно верит — тому доказательства не нужны. И не из-за того, что он ослеплен своей верой. — Батюшка покачал головой. — Напротив, он начинает видеть и понимать то, что раньше было для него закрыто. Здесь все очень просто. Человек говорит: увижу, тогда поверю. Бог отвечает: поверь, тогда увидишь. Тот, кто уверовал, начинает замечать Божий промысел в своей жизни. Он вдруг понимает: всё то, что происходит с ним сейчас и всегда — подчиненно одной общей логике. Нет ничего случайного, ничего лишнего. Любая деталь, любая мелочь теперь имеет свой смысл. Ты замечаешь, как незримая могучая сила оберегает тебя, наставляет на каждом шагу, ведет каким-то своим путем…

— Хорошо, — Валет кивнул. — Но ученые говорят, что Бога нет.

Священнослужитель улыбнулся печально.

— Так говорят полуученые. Я ведь тоже учился в советской школе, и тоже проходил, как человек от обезьяны родился. Но потом задумался: мы уже в космос летаем, а обезьяны — всё еще обезьяны. Я начал интересоваться этим, читать книги, и узнал, что почти все ученые-атеисты на Западе уже от Дарвина отказались, хотя сам Дарвин атеистом не был. Никакая наука никогда не докажет того, что доказать невозможно. Это ведь всё очень непросто…

Валет посмотрел себе под ноги.

— Не знаю, — сказал он, — может, это и так. Но вокруг глянуть — столько мерзости разной…

— Дела сатаны…

— Но почему Бог не может прекратить это, если Он всемогущ?

Священник положил книгу на лавочку.

— Бог сотворил человека свободным. Он дал ему право выбора. Человек уже сам для себя решает: добро или зло, жизнь или смерть…

Валет привстал с места. Медленно прошёлся взад и вперёд. Тема эта его неожиданно взволновала. Он не мог понять, что, вдруг, с ним происходит. Религией Валет никогда раньше не интересовался. Ни в какой форме.

Сейчас он пристроился на корточках против духовного лица.

— Но, ведь, столько несправедливостей. Например, когда умирают дети…

— Мы не можем понять всего, что думает Бог, и всего, что Он хочет сделать, и многое поэтому нам кажется несправедливым. Но… горшок ведь не скажет горшечнику: «Зачем ты меня таким сделал?» Многим людям — большинству очень непросто принять веру. Сознание их затуманено грехом, грех мешает им увидеть Бога, грех — это часть их самих. Билет — у них в кармане, но побегут они тогда, когда поезд уйдёт. Они уже здесь, на земле, живут в аду; ведь, ад — не там, где котлы и где сковородки, ад — где нет Бога.

Валет медленно покачал головой.

— Я видел столько всего, столько грязи… — Он огляделся. На каменные изваяния с именами и датами, потом на священнослужителя. — У меня плохо укладывается в голове, что этот мир кто-то создал.

— Грех вам мешает это понять. — Священнослужитель смотрел на молодого человека с сочувствием. — Мир — большая Библия. Но её надо уметь читать. Это дано не каждому.

Валет не отвечал, он молча смотрел на могильные камни, потом сказал:

— Если Бог есть, моё место — в аду. Я знаю это. Меня Он никогда не простит. Я, ведь, и сам себя иной раз не прощаю.

— Бог прощает всех, кто кается, — мягко заметил священнослужитель. — Но только каятся нужно теперь, не откладывая. За воротами смерти покаяния не будет…

Валет напрягся. Его осенила вдруг резкая неожиданная мысль.

— А можете вы меня исповедовать? Прямо сейчас. Здесь.

Священнослужитель слегка опешил. Он не ждал такого поворота. Валет — тоже.

— Вообще-то, нужно сначала два дня поститься, — батюшка медленно развел руками, — потом — прийти на вечернюю службу… Ну и — крестик надо иметь…

Валет, поковырявшись, вынул из-под одежды крохотную ладанку на жёлтой блестящей цепочке. Он всегда имел её при себе. Рассуждал так: поможет вряд ли — факт, что не повредит.

— …и, ещё нужна вера.

Валет кивнул.

— Я верю.

Священнослужитель испытывающе с интересом глядел на него. Потом согласился.

— Если вы так считаете…

Из дипломата своего он достал Евангелие в металлической золоченной обложке, большой блестящий крест и еще тёмно-синюю епитрахиль, расшитую золотистыми крестиками.

— Целуй крест, целуй Евангелие, — тихо сказал священнослужитель. Валет осторожно коснулся губами того и другого.

— Клади сюда два пальца… Вот так… Клади голову.