Год чудес (рецепты про любовь, печаль и взросление)

– Этот нехороший кусок пока только на четыре недели, – она указывает на объявление по телевизору, на туманное будущее, на кто-знает-что. Этот апокалипсис все идет, и это еще не все. Я это понимаю лучше многих. – Он может и затянуться, – продолжает она. – Это может быть на месяцы.

– Знаю, – соглашаюсь я.

– Так какой у тебя план? – спрашивает она, и я неожиданно снова вся в слезах. Это время должно было быть легким!

– Дело в том, что на самом деле я его люблю, – признаюсь я Джо, а та просто очень нежно говорит:

– Знаю, подруга, знаю. – И кладет мне на тарелку последний кусок капусты: квинтэссенция любви.

На 4 порции (но на самом деле все съедят двое)

1 небольшой кочан савойской капусты

2 ст. л. оливкового масла

2 ст. л. бальзамического уксуса

2 ст. л. меда

1 ст. л. хлопьев соли

Разогрейте духовку до 220 °С.

Разрежьте кочан на половинки, на четвертинки, на восьмушки. Восемь гофрированных клинышков, разложенных по противню.

Сбрызните маслом и покрутите в руках, чтобы все им покрылось.

Полейте бальзамическим уксусом по длине (по вертикали относительно противня), а потом – медом по ширине (по горизонтали, наверное?), чтобы получилась великолепная липкая решетка.

Посыпьте солью и запекайте 8 минут. Возможно, капусту стоит перевернуть, но я честно с этим не заморачиваюсь, и все равно это самое любимое блюдо Джо.

Буррида

В ранней юности я некоторое время жила в замке.

«Ты сможешь, – сказала я себе, – сможешь просто переехать во Францию и жить в замке!»

Кормили в замке отвратительно, но мне иногда удавалось сесть на длинный медленный автобусный рейс до Экса. Я отыскала там английский книжный магазин, кафе с дешевым кофе и ресторан, где подавали настоящую прованскую еду: хлеб, сливочное масло и бурриду.

Буррида – это нечто между супом и рагу: крепкий пряный навар (рыбный бульон, который медленно варится с шалотом, сельдереем и травами), благодаря вбитому айоли преображенный в гутой, чесночный, дымный, благоухающий шафраном суп, сытный и блестящий, а в нем – ломтики картофеля, разваренные до нежности, и пухленькие креветки, и лепестки желтоватой трески, и все это выкладывается на толстый поджаристый кусок дрожжевого хлеба, намазанного маслом и чуть подгоревшего, так что он впитывает в себя сладкое дымное масло и густую сливочную жидкость. И еще хлеб, чтобы макать в тарелку.

Этим утром я проснулась и поняла, что хочу приготовить бурриду. Этим утром я проснулась с неким чувством – с чувством, что что-то обязательно произойдет, с чувством вроде переезда в замок или с чувством побега.

И вот я жила в том замке посреди виноградника, в милях и милях от всего, и спала на грязном чердаке и работала на семью – настолько странную и старую, что даже в то время думала, что когда-нибудь расскажу эту историю. В конце концов я сбежала из того замка, чтобы жить с Нелиусом в Париже.

Я там обжилась, а потом встретила Джима и переехала в Восточный Лондон, и там тоже обжилась, а потом встретила Джо и переехала в Южный Лондон и вроде как тоже наладила новую жизнь. А теперь есть еще Тео. Тео, который – пока, на какое-то время, навсегда, как знать? – здесь, и живой, и в моей жизни. Я пристраиваю телефон к тостеру (место Джорджи) и звоню ему.

– Мне надоело жить так далеко, – заявляет он в качестве приветствия. – Надоело, что я не могу с тобой видеться. Надоело, что кот не может выйти на улицу.

Витабикс желает – отчаянно желает – стать уличным котом. Он прижимается своей медовой мордочкой к стеклянным дверям, вывинчивается на балкон, когда ему удается проскользнуть мимо Тео.

– Посмотри на него, – говорит Тео и поворачивает телефон так, чтобы мне было видно. Витабикс охотится на паука, паук находится по ту сторону окна. – Ему тут противно. Мне тут противно.

– Если тебе там противно… – Я помешиваю суп и решаю, хватит ли у меня храбрости. – Если противно, то надо переехать.

– Переехать? – переспрашивает он.

– Поближе ко мне, – говорю я. – Поближе к нам с Джо, чтобы я могла дойти до тебя пешком. Чтобы ты мог приходить к нам поужинать. Тебе стоит переехать поближе ко мне.

– Переехать ближе к тебе, – говорит он, а потом, словно слышит это в первый раз, повторяет (ярко, как чеснок, сладко, как оливковое масло): – Мне стоит переехать ближе к тебе.

– Если захочешь, – добавляю я, вмешивая айоли.

Считается, что айоли – это сложно, но это вовсе не обязательно. Надо быть аккуратным, но не бояться. Нельзя слишком долго колебаться. Надо просто делать.

– Думаю, хочу, – говорит он.

– Я тоже хочу, – говорю я и в который раз – как и всегда – поражаюсь тому, как важно говорить вслух, чего ты хочешь, и той яркой сладкой радости, когда кто-то откликается и готов это тебе дать.