Год, когда я всему говорила ДА

– Простите, но я только что обратила внимание, что я теперь слишком жирная для этого гигантского привязного ремня в кресле первого класса. Можно мне получить тот самый удлинитель ремня, над которым я когда-то хихикала себе под нос, лелея мысли о собственном превосходстве? МОЖНО? БУДЬТЕ ТАК ДОБРЫ!

Правда? Я?

Я вас умоляю!

Нет.

Вы уже меня знаете. Вы знаете, что я этого не делаю.

Я выбираю смерть.

Я выбираю смерть от жира и кармы и, поскольку «католицизм не сдается», отважно предпочитаю адово пламя и проклятие, которое последует во веки вечные как кара за то, что я утянула с собой вниз всех остальных пассажиров самолета.

Я натягиваю свитер на бедра, чтобы скрыть отсутствие привязного ремня, заискивающе улыбаюсь мужчине в костюме, сидящему через проход, крепко зажмуриваю глаза и жду грядущей мучительной смерти.

Я не умираю.

Я не мертва.

Проклятие, я жертва нарциссизма! Неужто я всерьез рассчитывала на то, что карма обрушит на землю целый самолет людей, потому что моя задница стала слишком жирной, а мое эго – слишком раздутым, чтобы признать это?

Я жива.

Но я тут же начинаю воображать себя мертвой. Воображать, как меня бальзамируют. Воображать, как надо мной трудятся в похоронном бюро. Какая-то женщина наносит косметику на мое мертвое жирное лицо. Я думаю о гробе XL. Об огромной палатке, которую придется купить моим сестрам вместо платья и отдать ее распорядителю похорон, чтобы меня одели.

Звучит забавно.

Только не для меня.

Для меня в этом нет ничего забавного.

У меня двое малышек и двенадцатилетняя дочь.

Что я, черт побери, с собой делаю?

Я ловлю себя на мысли: «И как мне сказать этому “да”?»

Год «Да» – доходит до меня – стал снежным комом, катящимся с горы. Каждое «да» заворачивается в следующее и в следующее, и снежный ком все растет, растет и растет. Каждое «да» что-то во мне меняет. Каждое «да» становится еще чуточку более трансформирующим. Каждое «да» открывает какую-то новую фазу эволюции.

Так что это за «да» у нас здесь?

Чему я скажу «да», чтобы стать здоровой?

Поначалу я этого не знаю. Пару дней спустя я лежу на кровати у себя дома, в разгар возбуждающего сеанса «телячьей практики», пересматривая старые серии «Доктора Кто», поедая печенье с шоколадными кусочками и наслаждаясь спасательным плотом – своим матрасом, когда вдруг до меня доходит: мне это нравится.

Кровать.

Теплое печенье с шоколадными кусочками.

«Телячья практика».

Теплое печенье с шоколадными кусочками.

Телевизор.

Теплое печенье с шоколадными кусочками.

Мне это нравится. Нет. Я это люблю. Я этим наслаждаюсь. Это доставляет удовольствие. Это легко, это расслабляет, это требует очень мало усилий. К тому же – я уже упоминала о теплом печенье с шоколадными кусочками? Для меня это приятное времяпрепровождение. Пикник. Вечеринка. Пати. Вот так я получаю кайф…

Погодите-ка. Ой. Ой-е-ей!

Ну ни хрена ж себе! Вот оно.

Я уже говорю «да».

Я говорю «да» тому, чтобы быть жирной.

Вот ПОТОМУ-ТО я теперь такая жирная. Я не неудачница: я успешно жирная. Я не выпускала руль из рук. Я просто повернула машину на дорогу к жирдяйству.

Я все это время говорила «да» жирдяйству.

И знаете что? Почему, черт возьми, я не должна была этого делать? Быть жирной было для меня легче. У меня это получалось. Я не сделала бы этого, будь это не так.

Будучи жирной, я была счастлива.

В «Частной практике» у Наоми происходит следующий спор с Эддисон о заваливании чувств едой, чтобы улучшить ситуацию.

НАОМИ:

Я принимаю все эти чувства: ярость, изнеможение, сексуальную фрустрацию… желание задавить Сэма машиной, тот факт, что моя дочь теперь считает, что ее отец – хороший родитель… Я просто беру все это и запихиваю как можно глубже. А потом я просто… заваливаю их едой.

ЭДДИСОН:

Может быть… тебе следовало бы поговорить с Сэмом, вместо того чтобы вдыхать по четыре тысячи калорий в день.

НАОМИ:

Знаешь что? Ты ищешь свое волшебство по-своему, я ищу свое по-своему.

Я искала свое волшебство по-своему.

Моя собственная особая формула включала красное вино. И масляный попкорн. И теплый шоколадный кекс. И все жареное. И макароны с пятью видами сыра. И «телячью практику».

Я уже рассказывала вам, что такое «телячья практика»? О! «Телячья практика» – это когда я совершенно неподвижно лежала на диване, изо всех сил стараясь подражать жизни телятины.

Одновременно поедая телятину.

Думаете, я шучу? Хотелось бы!

Это. Было. Волшебство.

Еда создавала прекрасное покрытие. Она помогала сгладить острые углы. Заклеивала те части меня, что были сломаны. Заполняла все дыры. Замазывала трещины. Ага, я просто заваливала едой все, что меня беспокоило. Еда просто отлично шпаклевала все и вся.

И опля! Под слоем еды все внутри меня было гладким, холодным и бесчувственным.

Я была мертва внутри, и это было хорошо.

Волшебно.