Год кометы

Я бы, может, и хотел уехать с дачи, но родители не могли сломать привычный ритм жизни, поступить иначе, чем всегда, резко и жестко — об этом не шло и речи. Взрослые беспокоились об опасности, грозящей ребенку, но оглядывались на соседей, тоже живших на дачах с детьми, убеждали себя не поддаваться панике — словно и здесь играла свою роль привычка терпеть и подчиняться власти, имеющей форму обстоятельств, ожидать своей судьбы, как те мужчины и женщины на картине Брейгеля. А властью был Мистер, Мистер-приходящий-из-леса, Мистер-забирающий-детей. Никто из дачных обитателей не тронулся с места, никто не увез ребенка, все жили, будто загипнотизированные удавом.

Чем уверенней Константин Александрович говорил о постах, вертолетах и спецгруппах, тем яснее я понимал, что он просто успокаивает родителей. Вопреки запрету я ходил в лес, гулял по окрестностям, еще не зная, зачем я это делаю, только напитываясь впечатлениями, которые потом должны были подсказать мне некое действие.

И, например, собирая землянику на солнечной стороне железнодорожной насыпи, где отстаивались вдалеке от станции в ожидании переформировки грузовые составы, я чувствовал порой, как зловеще липко пахнет протекший на гравий мазут, как странно хищными выглядят красные, усеянные мельчайшими волосками рыльца ягод, как темна вода в пруду и как лес, отражающийся в ней, так же отражается и во взгляде, не пропуская зрение внутрь себя, словно вся природа была заодно с Мистером.

Гараж… Машина… Погреб… Останки… Нельзя сказать, чтобы я не верил словам генерал-майора, но почему-то мне казалось, что он что-то недоговаривает или не понимает. Мистер уже успел стать для меня существом потусторонним, и логичные, ясные выкладки Константина Александровича, толковавшего о существе из плоти и крови, противоречили моим размышлениям; мне чудилось, что я вижу дальше, глубже, чем старый сыщик.

— Солдатские патрули наверняка его встречали, — сказал Константин Александрович. — Может, и не раз. Но он простой, хороший советский человек. Его не узнать.

— То есть он выглядит как нормальный? — переспросил отец, выделив интонацией слово «нормальный».

— Советский, именно советский, — ответил генерал-майор. — У меня есть одна догадка. У него должна быть какая-то специфическая вещица, которая к нему людей располагает. И показывает, что он — лицо ответственное, не власть, но близко к тому. Повязка народного дружинника, значок «Зеленого патруля», удостоверение инспектора рыбоохраны, что-то похожее. Общественник.

Советский человек, думал я, пропустив последнее слово генерала мимо ушей. Советский человек. Мистер. И никак не мог понять, почему не верю в убийцу, ищущего удовольствия в мучительстве. Конечно, это не укладывалось в мою картину мира, но было еще какое-то обстоятельство, какая-то подсказка.

Советский человек. Мистер. Мистер советский человек.

Озарение пришло.

Сколько их было описано в детских книгах — разнообразных «мистеров», неприметных рыбаков, охотников, туристов, ученых-почвоведов, фотографов-натуралистов, собирателей гербария! Даже опытный глаз пограничника не узнавал в них нарушителя границы, шпиона, диверсанта, дьявола во плоти, перешедшего контрольно-следовую полосу в ботинках, оставлявших следы копыт, чтобы убивать, отравлять колодцы, закладывать мины, сеять зло, столь же ожесточенное, сколь в конечном счете и бессмысленное, зло ради зла, или разведывать военные секреты.

В час сумерек, во время без теней являлся он, оборотень, идеальный подменыш, более советский, чем любой советский человек. Неуязвимый, будто бы зеркальный, он шел по нашей земле — абсолютный «не наш», выходец из запредельного мира, проповедующего уничтожение Советского Союза, живущего только ненавистью к СССР. Он оставлял за собой смерть, разорение, страх, отводил глаза заставам, обманывал крестьян, горожан, кого угодно. И только одно, как ненавязчиво подсказывали книжки, было страшно ему — детский взгляд. Только ребенок, неискушенный ребенок мог опознать его.

Вот почему Мистер убивает детей — они ему опасны! Аэродром, военный аэродром по соседству, все в поселке знали секретные сведения, что тамошний авиаполк первым переоснастили новейшими истребителями МИГ-29. «Полк достиг боевой оперативности», — пересказывали мы с товарищами кем-то подслушанные на станции слова, повторяя их как заклинание; «полк достиг боевой оперативности»! Вот зачем сюда явился Мистер, он кружит около аэродрома! И точно, как и написано в книгах, никто не верит, что он шпион, думают, просто убийца!

Мог ли я рассказать о своей догадке взрослым? Зачем, ведь согласно расхожему сюжету они обязаны были не поверить мне, не внять предостережению.

Пожалуй, я впервые с грустью и сожалением осознал ограниченность сил Константина Александровича, прежде представлявшихся мне безмерными.