Год на Севере. Записки командующего войсками Северной области

При ближайшем рассмотрении все оказалось много хуже, чем представлялось издали. Лица солдат были озлоблены, болезненны и неопрятны. Длинные волосы, небрежно надетые головные уборы, невычищенная обувь. Все это бросалось в глаза старому офицеру, и видна была громадная работа, которую надо было сделать, чтобы взять солдат в руки.

Все эти мелочи имеют громадное значение, и вовсе не надо было быть Шерлоком Холмсом, чтобы определить, что в этой части солдаты дурно едят, шляются по ночам, не имеют достаточного количества авторитетных начальников из унтер-офицеров, которые ведут их, что одиночное обучение отсутствует, что дисциплины в части нет.

Вторая половина батальона на мое приветствие не ответила. Ротные командиры доложили, что люди не обучены общим ответам.

Артиллерийский дивизион – в отличном виде. Видны здоровые лица людей, прекрасная пригонка обмундирования, люди имеют бодрый и веселый вид. Все в порядке.

Автомобильная рота в строевом отношении хуже, но вид у людей здоровый, отдохнувший и незлобный.

Отмечу еще, что в строю пехотного полка на месте знамени стоял какой-то оранжевый флаг, испещренный белыми надписями. На меня это произвело отвратительное впечатление, так как это напоминало мне плакаты и грязные тряпки, которыми загажены были все войсковые части в строю в эпоху печальной памяти Временного правительства.

Так или иначе, но этот памятный мне парад я довел до конца, обошел строй с духовенством и подал команду к церемониальному маршу.

Парад принял, по званию главнокомандующего, генерал Айронсайд, рядом с которым стоял Николай Васильевич Чайковский, как председатель правительства области.

По окончании парада состоялся обед в казармах полка для всех без исключения кавалеров. Офицеры, представители правительства и военные представители союзных войск обедали в отдельном помещении, но тут же в непосредственной близости солдат.

Во время этого торжества все обошлось благополучно, никаких инцидентов не было, и единственно, что меня заставляло задумываться, – это слишком уже добродушное отношение военнослужащих к моему положению командующего войсками в области. Всемерно преследуя всякую пышность и имея привычку есть из одного котла с солдатами и за одним столом с ними, я тем не менее требовал, чтобы начальник всегда оставался начальником, даже и в непосредственной близости к солдату, и в частной обстановке.

Немедленно после обеда я объявил лично по ротам, что обстановка требует усиления союзнических сил на фронте, что я считаю, что часть рот уже обучена в казармах достаточно и что пора перейти к работе в поле. Ввиду относительного затишья на фронте работу и обучение в поле лучше всего было организовать на фронте, а потому я указал 2-ю и 3-ю роту полка подготовить к выступлению, днем которого назначил 11 декабря. В этот день я приказал в 11 часов утра отслужить молебен перед казармами, после чего роты должны были следовать на железную дорогу, по железной дороге до ст. Обозерской и далее походным порядком.

Роты эти были хорошо обмундированы, вооружены и обильно снабжены офицерским составом. Отдавая себе ясно отчет в том, что работа этих рот на фронте послужит примером для дальнейших формирований, я приказал назначить не менее 10–12 офицеров в каждую роту, дабы не только взводы, но даже часть отделений была в офицерских руках. Попутно скажу, что было обращено должное внимание на образование пулеметных взводов при ротах, куда зачислены были лишь отборные, верные люди, на которых в случае нужды можно было опереться.

Ни в этот день, ни на следующий в полку никаких инцидентов не произошло.

Так наступил памятный мне день 11 декабря.

В этот день я утром отправился в свой кабинет в присутственные места, откуда намеревался к 11 часам утра проехать на казарменный плац проститься и проводить выступавшие в поход роты.

В начале одиннадцатого часа я зачем-то должен был пройти в английский штаб. Выйдя на площадь, я повстречал кого-то из комендантского управления, бежавшего ко мне с докладом, что в казармах не все благополучно, а затем увидел и самого генерала Айронсайда, идущего ко мне, чтобы переговорить по тому же поводу. Я еще ничего не знал о случившемся, но английская военная полиция уже была в курсе происходившего в казармах.

Как оказалось, вот что случилось в архангелогородских казармах.

Уже с утра 11 декабря часть солдат расхватала свои винтовки и стала бегать из роты в роту, бурно обсуждая приказание о выступлении на фронт двух рот.

Прибывшему в казармы полковнику Шевцову солдаты сообщили, что на молебен они не выйдут и вообще на фронт не пойдут.

Полковник Шевцов попробовал использовать свое личное обаяние на солдат. В течение двух часов он убеждал озверелую толпу, что приказание должно быть исполнено и что поведение солдат будет иметь тяжелые последствия для них. Солдаты отвечали ему грязной бранью и угрозами.

Офицеры толпились в помещениях и не могли даже приблизиться к митингующим ордам.