Год на Севере. Записки командующего войсками Северной области

Я искренно говорю, что я не размышлял ни одной секунды. Я вполголоса и спокойно приказал Михееву немедленно потребовать зачинщиков, а ежели роты таковых выдавать не будут – взять каждого десятого человека по шеренгам и расстрелять на месте.

Я медленно подвигался к главному подъезду казарм в сопровождении полковника Дилактерского, моего адъютанта князя Гагарина и подъехавшего сюда же майора Лелонга.

Прибыл Айронсайд. Тут же на улице я сообщил ему мои приказания и успокоил его, что все обойдется и что в роте десанта надобности не будет.

К этому моменту мне сообщили, что зачинщики в числе тринадцати человек выданы и находятся под охраной караула.

Я отдал приказ зачинщиков расстрелять, взяв для этого первую полуроту 1-й роты, а ротам, назначенным в поход, выступить в таковой немедленно, как это было указано ранее данным мной распоряжением.

Уже темнело. Айронсайд уехал. Людей начали разводить по казармам.

Я решил оставаться на месте до тех пор, пока не увижу, что мои приказания будут исполнены в точности. Айронсайд оставил на всякий случай два взвода англичан из состава архангельского гарнизона в моем распоряжении. Я приказал им сопровождать полуроту, назначенную для расстрела зачинщиков бунта.

Я не буду описывать разыгравшихся тяжелых сцен. В этой полутемной комнате казарм, где я остался сидеть, освещенной одной свечкой, так как электричество было только что испорчено бомбами, я испытывал чувство не слабости, не сомнения… нет, но чувство глубокой тоски.

Других средств в борьбе, которую я взял на свои плечи, я не мог применить, а потому совесть моя была спокойна… Спокойна моя совесть и теперь, несколько лет спустя после этого памятного дня. Иначе поступить я не мог…

В эту минуту раздумья и большой нравственной усталости я услышал голос моего друга, который сказал мне: «Тебе тяжело, конечно, но я хочу помочь тебе и сказать, что сегодняшним днем ты выиграл успех всей мобилизации, а может быть, и успех восстановления порядка в России…»

Спасибо тебе, дорогой Лелонг, за эту минуту.

Наконец пришел полковник Шевцов доложить мне, что 2-я и 3-я роты двинулись на пароходе для переправы через Двину и следованию на Бакарицу для дальнейшей отправки, а что зачинщиков повели к месту расстрела.

Я вышел из казарм и снова отправился в свой кабинет в присутственные места, чтобы у своего стола у телефонной трубки ждать доклада о расстреле.

И эта минута наступила… В присутственных местах в этот час я был один. Только старый-старый швейцар где-то копошился… Я прислонился головой к спинке стула и застыл со своим кошмаром вплоть до восьми часов – до начала заседания правительства.

В восемь часов правительство было в сборе, я вошел в знакомую мне темноватую залу и попросил доклада вне порядка заседания.

Я изложил все, что было пережито мной в этот день.

Когда я сказал, что приговор мой приведен в исполнение два часа тому назад, Н.В. Чайковский вскрикнул:

– Как, без суда?

Я ответил: «По точному смыслу устава дисциплинарного, предоставляющего начальнику безграничные права, в смысле выбора средств по восстановлению дисциплины – и на мою личную перед Россией ответственность».

Правительство признало мои действия правильными и отвечающими обстановке.

Я немедленно выпустил короткое воззвание к населению, в котором объявил, что произошли небольшие беспорядки в архангелогородских казармах, которые были немедленно подавлены. В этом же воззвании я просил население ни о чем не беспокоиться и продолжать свои обычные занятия.

Так кончился этот день, и так тяжко и с такими жертвами пришлось мне положить предел разговорам и митингам в войсках и приступить к настоящей работе.

Необычайны изгибы русской натуры. 2-я и 3-я роты, следовавшие на фронт, после всего того, что произошло 11 декабря, пели песни. Иностранцы, бывшие в курсе событий этого дня, – не могли разобраться в этом факте и оценили его весьма невыгодно для русских. Я бы сказал, что, судя по разговорам в иностранной колонии, многие ее представители испытали отталкивающее чувство. Мои объяснения на ту тему, что мы, русские, необычайно широки, бесшабашны, что, наконец, песни выражали скорее настроение печальное, – не могли рассеять крайне невыгодного впечатления у иностранцев. Себе самому я объясняю эти песни по-другому. Мне кажется, что этою напускной веселостью солдаты желали показать сочувствие власти, показавшей свою силу. Если подойти к этому факту с этой стороны, то, пожалуй, оценка русского характера тоже не выиграет, но мне кажется, что это несомненно было так, и последующие события убедили меня в том, что по крепкой власти соскучились все и все ждали ее.

12 декабря я вместе с генералом Айронсайдом отправился на станцию железной дороги, вблизи которой были размещены эти роты.

К нашему приезду обе роты были выведены на площадку и построены между ротой английской пехоты и ротой английского же дисциплинарного батальона, сформированной из красных пленных.