Год на Севере. Записки командующего войсками Северной области

Наступало 24 июня, день «Иоханка», праздник Ивана Купалы, весьма чтимый в Финляндии. Большинство нужных мне лиц должно было разъехаться за город, так как, помнится, к этому дню примыкал еще какой-то праздник и получались, таким образом, маленькие каникулы. Не желая тратить времени даром и не получая ответа на мои телеграммы, я думал уже пускаться в обратное путешествие, торопясь передать правительству все собранные мною сведения.

По моей просьбе я был принят Маннергеймом еще раз.

В подробной беседе со мною генерал коснулся снова проекта соглашения с Юденичем.

Говоря о возможности мобилизации армии, он указал мне, что ему надо иметь в руках хоть какую-нибудь компенсацию за те неизбежные жертвы, которые понесет армия, двинутая на Петроград.

Как тогда, так и теперь, вспоминая эту беседу, я совершенно ясно отдаю себе отчет, как логически правильно были построены доводы генерала Маннергейма. Я в душе разделял их, но, не снабженный достаточными полномочиями, должен был лишь ограничиться обещаниями подробного осведомления обо всем моего правительства.

Восстановление прямых телеграфных сношений мне было категорически обещано. Я просил еще о командировании в Архангельск лица, уполномоченного вести дальнейшие переговоры. Узнав от меня, что я собираюсь покинуть Гельсингфорс уже 25-го числа, Маннергейм предложил мне отложить мой отъезд еще на два-три дня, указав, что некоторые члены правительства хотели бы еще раз повидаться со мною. Я, конечно, с готовностью согласился.

После этой аудиенции я воспользовался временем, чтобы еще шире ознакомиться с русскими кругами, и в особенности с правительственными сферами северо-западной окраины.

В эти сферы меня ввел мой старый товарищ и друг, генерал Михаил Николаевич Суворов, устроивший мне завтрак с генералом Кузьминым-Караваевым и познакомивший меня с Лианозовым и Карташовым.

Я затруднился бы дать характеристики этих лиц после моей кратковременной беседы, но все же, вспоминая эти встречи, в особенности с Карташовым, я должен отметить ту кропотливую работу, которая была сделана по будущей организации власти на случай занятия Петрограда.

В эти же дни я получил сведение, что из Борго прибывает великий князь Кирилл Владимирович, который выразил желание повидаться со мною.

Я, конечно, предоставил себя в полное распоряжение его императорского высочества.

Великий князь принял меня утром, в одном из номеров «Сосьетэтс-отеля». Я должен был доложить весь ход событий на Севере. Великий князь слушал меня со вниманием, помогая моему рассказу меткими замечаниями и вопросами.

Когда разговор наш коснулся восстановления престола, я с полною откровенностью изложил его высочеству мои точки зрения на возможности монархических выступлений на Севере. По-моему, в то время это было неосуществимо. Монархические партии едва еще начали кристаллизоваться. Не было ни одной сильной организованной группы, а выступления мелких образований и отдельных лиц разбивались сейчас же сплоченными, активными и жизнеспособными организациями всех социалистических толков. Я докладывал, что надо ждать и дать время наиболее смелым и активным сделать, так сказать, черную работу.

Великий князь распрощался со мною в самой любезной и милостивой форме.

Подошел и день обеда, на который я был приглашен И.В. Гессеном.

Помнится, это было 24 июня. Я приехал часов в 7 вечера в один из загородных ресторанов и поднялся в особую залу, где уже был накрыт длинный стол.

Председателем стола был старый и милый Кедрин, уже ушедший из этого мира.

Помнится, этот обед совпал с ратификацией мирного договора. Вся речь Кедрина была посвящена этой торжественной минуте, возвестившей миру долгожданное успокоение, возврат к нормальной жизни и работе.

В моей ответной речи я постарался мягко разочаровать Кедрина в его оптимизме и, помнится, говорил, что ратификация не дает окончания кровавой борьбы, которая потребует и новых сил и новых жертв.

Я не могу перечислить всех присутствующих. Многие имена у меня уже исчезли из памяти. Скажу лишь, что у меня совершенно определенно сложилось убеждение, что в Финляндии сосредоточились тогда лучшие представители наших политических и культурных сил. Думаю я, что эти горячие патриоты разделяли тогда мои убеждения о необходимости склонить Финляндию к выступлению, хотя бы это и стоило известных жертв. Такое, по крайней мере, сложилось у меня убеждение, когда и я покинул соотечественников с облегченным сердцем. Если этим лучшим людям положение представлялось так же, как и мне, значит, я был совершенно прав, и моя совесть могла быть спокойной.

Задержка моего отъезда объяснялась очень просто. Членам правительства было угодно чествовать меня обедом в Биржевом клубе, лучшем клубе в Гельсингфорсе. Обед этот состоялся вечером 26 июня.

Хозяином обеда был министр иностранных дел. В числе присутствующих были все лица, заинтересованные в вопросе восстановления России, и начальник финского Генерального штаба. Мои радушные хозяева сумели придать этому обеду исключительную интимность, располагающую к самым искренним разговорам.