Год на Севере. Записки командующего войсками Северной области

Я встретил всюду самый дружественный прием и самое искреннее желание пойти навстречу интересам Северной области, но… я всюду наталкивался, как на «стену», на вопрос признания независимости Финляндии прежде всего. Когда становилось ясным, что я не уполномочен говорить об этом, интересный в начале разговор сейчас же разбегался по общим местам и весьма туманным пожеланиям дружбы с будущей Россией, по вопросам о крепости советского правительства и положения внутри России вообще.

Уже в первые два дня я понял, что указаний по телеграфу мне не получить, что надо как можно скорее возвращаться в Архангельск для работы в правительстве в смысле принятия Юденичского договора с Финляндией.

Думаю я и до сих пор, что ориентирован я был правильно, так как среди самых ответственных работников я встретил такую массу лиц, видевших будущность и процветание Финляндии в дружбе с Россией, что не сомневался ни минуты в искренности и правдивости всех тех сведений, которые мне давались.

По понятным причинам я не хотел бы называть всех этих лиц. Может быть, их симпатии не подходят к политическому курсу сегодняшнего дня, и я мог бы невольно повредить им в их личных интересах.

В ту эпоху, казалось мне, финская военная среда разделялась на два лагеря, сильно не любивших друг друга. С одной стороны были финские патриоты, служившие ранее в русской армии, с другой стороны была клика знаменитых егерей, считавших себя истинными освободителями Финляндии и имевших громадное влияние на политический курс правительства.

Чтобы пояснить это явление, я должен прежде всего коснуться в двух словах истории этих егерей. Финский егерский батальон был сформирован во время войны немцами из финляндских дезертиров, бежавших в Германию. Если не ошибаюсь, силы этого батальона были развернуты, в конце концов, в несколько единиц, общей численностью до 6000. Вот эти-то егеря, высаженные немцами в Або в 1918 году, и дали точку опоры Маннергейму и позволили ему дойти до победного конца в начатом им рискованном деле.

Ясно, конечно, что у этих дезертиров не могло быть склонности к русофильской политике. Не менее ясно и то, что егеря-освободители держали себя с независимостью и развязностью героев, с которыми не могли справиться и высшие представители военной власти.

В военном отношении финская егерская организация была, конечно, импровизацией, в которой большинство офицерских должностей было замещено людьми без всякого военного образования.

Все это создавало в военной среде борьбу партий и в значительной мере ослабляло качества финской армии.

Таковы были впечатления моих первых двух дней пребывания в Гельсингфорсе.

Третий день в Финляндии ознаменовался тем, что уже утром мне стало известно об отъезде генерала Юденича в Нарву на миноносце в тот же день.

Я имел случай встретиться с генералом в коридоре отеля, где побеседовал с ним минут пять. Странная, в конце концов, встреча двух русских командующих армиями! Для деловой беседы, на которую я и рассчитывал, и двух-трех дней было мало. Во всяком случае, и по сей день я не могу себя упрекнуть ни в чем; я добивался подробной беседы и искал встреч. Поведение Юденича в отношении меня как представителя армии было необъяснимым.

Сведения о Северо-Западной армии мне были все же даны с достаточною полнотою генералом К. Я имел список всех частей, их расположение и довольно точный состав. Впечатление эти списки производили довольно-таки удручающее. Состав частей был слабый, и понятия «полк», «дивизия», «корпус» совершенно не отвечали той численности, которая невольно по привычке укладывается под этими словами. Полки были по 300–400 человек, дивизии по 1000–1500.

Состав армии был до крайности пестрый и какой-то случайный. Видно было, что все это нуждается в настойчивой организационной работе, в огромных материальных средствах, в запасах обмундирования, обуви, теплой одежды.

Ничего этого не было.

Начиная с третьего дня моего пребывания я имел удовольствие познакомиться и встретиться с многочисленными представителями русской общественности и прессы в Гельсингфорсе.

Один из первых зашел ко мне И.В. Гессен.

Мы встретились впервые еще в 1918 году во время отсиживания в Сердоболе, куда судьба нас выкинула с любимой мною Иматры.

Таким образом, в Гельсингфорсе нам с И.В. Гессеном уже было что вспомнить и о чем поговорить.

После беседы со мною Гессен сделал подробное сообщение в местной печати о цели моего прибытия в Финляндию, с несколькими словами моей характеристики. В этой характеристике не забыты были и мои предсказания о конце Великой войны, сделанные в Сердоболе еще зимою 1918 года.

Через него же я получил приглашение отобедать в одном из ресторанов Брунс-парка с представителями русской общественности в Гельсингфорсе.

Сведения, появившиеся в печати, в значительной степени облегчили мне мои дальнейшие переговоры с представителями правительства. Ко мне стали относиться еще с большим доверием и с большей откровенностью.