Год на Севере. Записки командующего войсками Северной области

Я немедленно попросил прибывшего войти и увидел перед собой английского полковника Льюиса, начальника штаба генерала Мейнарда, командированного в Финляндию специально для урегулирования вопроса с батальоном «красных» финнов, приглашенных на службу на Мурман в ту эпоху, когда в Финляндии были немецкие войска. Сейчас англичане не знали, что делать с этой толпой вооруженных до зубов большевиков. Репатриация их в Финляндию была невозможна, высылка в Россию затруднительна, оставление даже в разоруженном виде на Мурмане на линии железной дороги опасна.

Полковник Льюис уже три недели работал с этим вопросом в Гельсингфорсе и был далек от его разрешения.

Явившись ко мне, Льюис предложил мне сейчас же ехать к высшему английскому военному представителю генералу Гофу.

Я выразил полную готовность ехать к Гофу, но… конечно, после моего представления Маннергейму. Я не мог делать официальные визиты, не побывав прежде всего у хозяина того дома, куда я прибыл.

Моя аудиенция у Маннергейма была назначена в тот же день, и потому визит к Гофу, несмотря на разочарование полковника Льюиса, пришлось отложить на завтра.

Маннергейм меня принял во дворце.

Войдя в кабинет главы финского правительства, я увидел перед собою высокого красавца с мужественными чертами лица, выражающими недюжинную силу воли и характера.

Я помнил его немного еще в русской форме; в бытность мою в Финляндии в 1918 году генерал избавил меня от многих несчастий, когда я прибег к телеграфному обращению к нему, прося о защите меня и некоторых моих соотечественников в Сердоболе. Естественно, что помимо моего уважения к этому человеку я испытывал еще и чувство признательности.

Я был принят с очаровательной приветливостью и любезностью и после взаимных приветствий приступил к изложению возложенной на меня задачи.

В отношении финских добровольцев, действовавших в Карелии, Маннергейм высказался очень осторожно, указал мне, как и через кого познакомиться с этим делом в подробностях, и очень быстро в беседе со мною перешел к тому, как относится правительство Северной области к вопросу признания самостоятельности Финляндии.

Я не был застигнут этим врасплох. К вопросу этому я подготовился еще в Архангельске, получив письменное заявление моего правительства, что я «не уполномочен входить ни в какие переговоры о признании независимости Финляндии, ибо это дело будущего Всероссийского правительства».

Уже в Архангельске я «верхним чутьем» угадывал, что это Всероссийское правительство придет не из Омска, а что мне придется не «вести переговоры», а просто разговаривать на эти темы – было ясно еще до моего перехода финляндской границы.

Когда в кабинете главы правительства вопрос независимости встал передо мною, я понял, что вся судьба моей миссии целиком зависит от моего ответа.

Я представил соображения, что правительство Северной области является «временным», существующим как таковое лишь до соединения с правительством Колчака.

Я указал, что мое правительство затруднилось бы решать вопросы во всероссийском масштабе, не имея для этого достаточного веса и силы, и что, наконец, вряд ли для самостоятельной Финляндии может иметь большой интерес признание ее независимости, в сущности, одной Архангельской губернией.

Генерал Маннергейм указал мне, что народные чувства, подогретые Гражданской войной, далеко еще не остыли, что население к вопросу независимости относится болезненно самолюбиво и что признание этой независимости хотя бы небольшой частью коренной России могло бы иметь довлеющее значение во всех тех вопросах, которые надо было решать сейчас.

В отношении Юденича я получил указание, что существует проект соглашения между финским правительством и представителями власти в крае, занятом Северо-Западной армией, но что самый проект находится еще в периоде разработки и еще не принят ни той ни другой стороной.

Получив любезное указание, с кем мне нужно увидеться для успеха моего дела, я откланялся, попросив разрешения Маннергейма еще раз побеспокоить его, чтобы переговорить по поводу интересующих меня вопросов.

Со смешанным чувством я покидал дворец. Я увидел в Маннергейме человека, конечно, искренно-дружественно расположенного к России, но стоящего твердо прежде всего на точке зрения насущных интересов своей страны, в отношении которых я не мог рассчитывать ни на малейшую уступчивость. Естественно, мог быть лишь политический торг, в котором я не мог предложить абсолютно никакой уплаты в возмещение тех уступок, о которых я должен был ходатайствовать.

Положение складывалось если не безнадежно, то во всяком случае в достаточной мере неблагоприятно.

В этот же день я начал свои визиты, вернее, раздачу моих карточек, так как в послеобеденное время не мог застать почти что никого у себя дома.

Между тем в отеле уже начали появляться мои друзья и соотечественники, узнавшие о моем приезде.

Вечером я был приглашен моим товарищем детства Н.С. Сперанским зайти в один из номеров отеля, чтобы посидеть в дружеской компании офицеров и побеседовать на волнующие всех нас темы обстановки данной эпохи.