Год на Севере. Записки командующего войсками Северной области

14 июня мы прибыли на Медвежью Гору. Я думаю, редко кто из европейцев знает, какие живописные места существуют на этом глухом Севере, который кажется всегда покрытой снегом пустыней.

Медвежья Гора представляет собою возвышенный песчаный берег Онежского озера, покрытый вековым сосновым бором. По просекам и через поляны видны ясно-синие воды Онежского озера.

Местность настолько здорова, что сюда высылались тяжелобольные и переутомленные воинские чины на поправку.

На Медвежьей Горе меня уже ждали офицеры-проводники с докладом об интересующих меня направлениях.

Кратчайший путь к финляндской границе прямо на запад или юго-запад оказался неприемлемым по качествам дороги и был небезопасен. Приходилось делать несколько десятков верст по местности, где свободно ходили красные.

Пришлось выбрать более кружный путь в направлении на Репполовскую волость на самой границе, а затем на железнодорожную станцию Иоэнсу на линии Выборг – Нурмис.

Всего приходилось сделать до железной дороги около 600 километров.

Разведка пути на автомобиле накоротке показала, что, может быть, двигаться и можно, но надо было разгрузить машину елико возможно, так как песчаный грунт сильно влиял на ход и колеса уходили в песок.

Выбросив весь лишний багаж, я приготовился к отъезду в тот же вечер. Полковник Монк-Мессэн, увидев, что поездка принимает характер экспедиции, вместе с тем учитывая английскую точку зрения на мою командировку, попросил у меня разрешения остаться, что было удовлетворено мною немедленно.

Мы двинулись в путь, помнится, около 9 часов вечера. В автомобиле помещались я, лейтенант Гамильтон, проводник и шофер.

Пройдя километров двадцать пять по песку, мы выбрались на более сносный грунт и пошли ходом верст по двадцать в час обратно на север, на с. Карельская Масельга на берегу озера Сегозеро.

Дорога шла все время лесом, по холмистой местности. На нашей десятиверстной карте весь этот район замазан ровным зеленым цветом, и при взгляде на карту совершенно нельзя было себе дать отчет в том, что есть на самом деле.

Утомленный всеми передвижениями, я заснул. Проснуться мне пришлось от сильного толчка. Когда я очнулся от сна, то увидел перед собою довольно высокую гору с очень крутым подъемом по каменистому проселку. С гребня горы бежали ко мне все мои спутники с сильно взволнованными лицами.

У меня мелькнула мысль о нападении красных. Все оказалось гораздо проще.

Когда машина на медленном ходу взобралась почти на перевал, она сама пошла назад. Спутники мои соскочили, а я в глубоком сне проделал спуск назад, ударившись кузовом автомобиля в плетень. Я не получил ни царапины. Окончательно проснувшись, пришлось ладить вторичный подъем, почти все время подпирая машину руками.

К вечеру, верстах в 5 от с. Кузнаволок, мы безнадежно застряли на крутом глинистом подъеме. Оставив шофера на месте, мы пошли до деревни собирать мужиков. Почти все мужское население оказалось в ночном. Надо было ждать утра и найти какой-нибудь угол, так как пошел дождь.

В какой-то очень грязной избе просидели ночь до возвращения мужиков. Поговорив со старостой, набрали человек двенадцать, отправили за машиной. Часов в одиннадцать утра машину приволокли. Почти сейчас же мы убедились, что с автомобилем надо расстаться. Спуск из Кузнаволока к парому на Ондозере представлял трудности, почти непреодолимые, по крутизне, ухабам и извилинам.

Крестьяне поголовно старались помочь нам. Ночь в избе, перетаскивание автомобиля под дождем, разговоры в толпе – все это еще раз убедило меня в дружественном отношении к власти массы населения.

Я был в генеральской форме, в погонах, столь «одиозных», по мнению социалистов… и тем не менее я видел в этих глухих деревнях лишь почет и даже «ваше превосходительство» от стариков, побывавших на военной службе.

Возня с автомобилем взяла порядочно времени, и я лишь к вечеру попал в д. Ондозеро на озере того же имени.

Мы подъехали к небольшой, но очень чистенькой и богатой деревне. Все дома крыты тесом, видно много скота и домашней птицы. Мы должны были остановиться в доме местного лавочника, имевшего склады бакалеи в деревне.

Я вошел в чистенькие ворота, поднялся с десяток ступеней по наружной лестнице, вошел в темные сенцы и отворил дверь в горницу. Посреди горницы стоял русский красавец с ясными голубыми глазами и небольшою бородкою. Чистый, подчеркнуто чистый русский тип, с тонкими чертами, напоминающими рисунки Соломко. Он был в синей парадной шелковой рубахе, перетянутой цветным поясом. Рядом с ним – благообразная женщина, в розовом шитом жемчугом сарафане, в старорусском кокошнике, с хлебом-солью на полотенце в руках.

Надо пережить всю революцию, перестрадать «белое действо», чтобы понять, какое чувство охватывает человека, когда он видит перед собою образы старого патриархального уклада жизни наших дедов, с милою и наивно трогательною обрядностью, сохранившеюся лишь в крепких, здоровых семьях, не тронутых хулиганством последних лет.

Эту встречу я принял и хотел принять всей моей душою. Я крепко расцеловал моего дорогого хозяина и был тронут до слез.