Год Огненной Змеи

— Я приехал в родные края насовсем и никуда отсюда не собираюсь, что бы тут ни случилось. Я не прошу, чтобы вы меня обязательно председателем выбирали. Даже должности бригадира не прошу. Примите рядовым членом артели. Увидите: буду работать не хуже других.

Эти его слова понравились. Откровенно говорил человек. Проголосовали за него.

После-то он, наверно, сам не раз пожалел об этом, но никто от него и слова не слышал, что трудно ему или что надоела такая канитель.

В зерновых хозяйствах весной да осенью страда, а у животноводов — круглый год. Одна кампания кончилась — другая уже подпирает. А полевые работы сами собой: и сев, и сенокос, и уборка. И кроме того — искусственное осеменение, подготовка к зимовке, прием приплода, стрижка овец… Их же больше пятидесяти тысяч — овец! О другом-то скоте что говорить — его, как всюду.

Намучился новый председатель попервости, хлебнул досыта. Но не сбежал.

Вот он — в обшитом фанерой кабинете, в старинном кресле с подлокотниками и резными ножками. По виду не «кажешь, что этот человек в помятом сером картузе, синей телогрейке, черных суконных галифе и желтых бурках — председатель. Точно, он — тридцатитысячник, Цырен Догдомович Догдомэ. Только голова поседела.

В правлении он с самого утра. Собрался было поехать по бригадам, да застрял — люди идут, весело рассказывают о вчерашнем празднике, о сагалгане, и ему интересно послушать их. Доволен Догдомэ. Хорошо прошел праздник. Обошлось без молебнов, как раньше случалось. Одна только старуха Содномова, шабганса-кликуша, раскрыла свои иконы-бурханы, да на нее и внимания никто не обратил. И пьянки не было. Бабуев Дондок и еще три-четыре молодца, конечно, набрались. А что с них возьмешь? Они всегда напиваются. Случаев хулиганства тоже не отмечено. Правда, приезжие, калымщики, подрались между собой, так это — чужие люди!..

Вообще-то председатель к сагалгану, да и к любому празднику относится не то чтобы отрицательно — с некоторым сомнением. Любое веселье, по его мнению, если оно не в меру, мешает работе. Но вчера как будто все более или менее было в норме.

Зазвонил телефон. Оп надрывается целый день, потому что на одной линии несколько абонентов: одни звонок — Судунтуй, два — Будалан, три звонка — Кункур вызывают. И разговаривать по сельскому телефону не такое уж простое дело. В трубке что-то пищит, трещит, кто-то кричит, ругается. Потом все смолкает, и в конце концов раздается звонкий голос телефонистки Цыпелмы с коммутатора:

— Говорите! Чего же вы?

На этот раз телефон звонит четыре раза. Значит, требуют Хангил.

Словно боясь, как бы сказанное секретарем райкома Цыреновым слово не пролетело мимо уха, Догдомэ плотно прижал трубку широкой ладонью и сдвинул брови.

А Цыренов между тем требует представить объяснение, как это могло случиться, что старшая чабанка Соктоева отказалась выступать, принимать знамя, сорвала митинг…

Суток еще не прошло, а он уже знает! Ну, теперь начнется! На всех заседаниях-совещаниях будут склонять.

Сколько раз доставалось Догдомэ: почему у вас нет «примерного звена», «высокоудойной фермы», «передовой отары». Но это все неконкретный разговор — у других тоже не все бывало. А уж с Оюной — факт из фактов! Надолго хватит его жевать.

Догдомэ морщится. Цыренов у себя давно уже трубку положил, а он все еще слушает, как потрескивает в проводах, как звучат чьи-то голоса…

Постучали в дверь.

«Кто бы это? — думает Цырен Догдомович. — У нас не принято стучать. В любой дом без стука входят. Должно быть, не здешний».

— Войдите!

Вон кто, оказывается, — Санджи Бумбеев, практикант-зоотехник, калмык, высокий белолицый парень. Родился он в Сибири. К себе на родину попал, когда после тяжких лет восторжествовала справедливость. Сам-то Санджи еще маленьким был, когда из Сибири уезжал с родителями. Степняку, ему не надо было выбирать дорогу — пошел учиться на зоотехника. И снова угадал в Сибирь — приехал в «Улан-Малчип» на практику. Одетый франтовато — в коротком пальто и узких брюках, Санджи снимает шапку-кубанку, вежливо здоровается с председателем:

— Сайн, Цырен-ахай!

— Мэндэ-э!

Практикант садится на стул напротив Догдомэ.

— Як вам по делу…

— Сначала новости расскажи. Как привыкаешь к нашим степям? По-бурятски научился уже говорить?

Санджи смеется:

— Я на всех языках понемножку говорю. Смешиваю калмыцкий, бурятский, монгольский, русский. Меня понимают, и я разбираюсь. Сагалган мне понравился. Правильно — сагалган?

— Правильно. А у вас такой праздник бывает?

— Может, в старину был — не знаю. Сейчас другие праздники отмечают… Я у вас ничего не пропустил — ни одной игры. И ёхор, и шагай наадан. Очень хорошо! Даже сээр пробовал бить, не удержался, — Санджи гордо показывает забинтованную руку. — На две части разломал! Не руку — кость!..

— Это хорошо, что разбил.

Санджи мнется, кашляет, осмелев, спрашивает:

— Правда, что вы Калмыкию в войну освобождали? Я слышал…

Цырен Догдомович набивает табаком серебряную трубку, запаливает ее, окутывается дымом.