Год Огненной Змеи

— Было. Воевал в ваших краях. В сорок втором году. О-ох, что там было! Пожарища. Вся земля обгорела. Ни одного дома целого. Если ад есть, — там хуже было. Думал, никогда в этих местах люди жить не смогут — ничего же не осталось…

— Ну, сейчас вы там ничего не узнаете!

Догдомэ нравится этот парень. Когда он приехал — стеснительный, неловкий какой-то, одет не по-зимнему, не по-сибирски, Цырен Догдомович засомневался: каков ты, братец, на работе окажешься? А Санджи и мороз не мороз, из степи не выманишь. Всем пришелся по душе практикант. И председателю, уважающему трудолюбивых, тоже.

И хотя ждут дела, хотя Санджи с каким-то вопросом пришел, Догдомэ хочется просто поговорить с парнем.

— Какая у вас главная отрасль в хозяйстве? — спрашивает он.

— Скотоводство, как и у вас, — охотно рассказывает Санджи. — Наши степи видели? Их называют черные земли. Каждую осень стада перегоняем. Тысячи тысяч голов скота! Красиво! Конца-краю нет, когда отары идут. Со всей Калмыкии, из Краснодарского края, с Северного Кавказа — всем места хватает. А вообще удивительно: как столько скота помещается?

— Значит, скотоводство. Понятно, что это такое. — Цырен Догдомович шумно посасывает трубку. — А как у вас ведут скотоводство?

Практикант говорит о колхозе, расположенном за несколько тысяч километров отсюда. Догдомэ все интересно: сколько мяса получают, сколько шерсти, сколько молока дают государству, какой доход имеют. То и дело перебивает парня: «А у нас, — говорит, — вот так» — и сдои показатели. Любопытно, оказывается, сравнить.

Но вот как будто все выспросил, все выяснил.

— Ну, Санджи, как твоя практика идет?

— Если сам себе отметку буду ставить, — пятерка! — смеется Санджи.

— Очень хорошо. Ты давно на южных стоянках был?

— Как раз оттуда. Затем и к вам пришел. Слабых овец почти нет. В одной отаре только плохо. У Бубеева или, как его, у Бабуева Дондока. Хотел с вами посоветоваться…

— У Дондока, говоришь?

Догдомэ досадливо морщится: не успел съездить к Бабуеву. Бригадиру поверил, что все в порядке там.

— А самого Дондока видел?

— Нету его, — сердится Санджи. — Это неисправимый бродяга, ваш Дондок. Удрал куда-то. Жена его одна осталась. Ей помочь надо.

— Помочь, говоришь? Трудно помощника найти. Я когда председателем стал, совсем людей мало было. Каждый год сколько семей перекочевывает к нам, и все равно не хватает, чабанов нет. Думаешь, вот так вот взяли да поставили Дондока на отару, хуже никого не нашли. Некого, понимаешь. Некого послать… Ладно, подумаем, что делать. Хорошо, что ты зашел. Спасибо, Санджи.

Калмык смотрит на часы, поднимается.

— О-о! Опаздываю. В кино хочу пойти. Индийская картина идет. «Ганга» называется. Вы не пойдете?

— Некогда… Подожди-ка, друг. — Догдомэ вспоминает телефонный звонок из райкома. — Ты Оюну знаешь? Соктоеву. Старшую чабанку. Знаешь?

— Конечно, знаю.

— А что ты думаешь — почему она от звания отказалась?

— Я думаю, она совершенно правильно поступила.

Председатель снова остается один. Совсем, казалось, благополучно зимовка идет… Может, права Оюна? Догдомэ придвигает к себе настольный календарь, чтобы сделать заметку на память, но в это время с шумом распахивается дверь и входит бригадир Шойдок Цынгуев. Легок на помине!

Шойдок со дня организации колхоза всегда занимал руководящие должности. Был и председателем, и заместителем — кем только не был. Сейчас — бригадир чабанской бригады. Считается требовательным человеком. Очень был рад Цынгуев, когда первое почетное звание решили присвоить его бригаде. И очень возмутился, когда Оюна отказалась от этого звания. Так возмутился, что с праздника ушел и вот когда — через день! — объявился в правлении. Низенький, толстый, в черной папахе, валенках, с немного припухшим лицом и красными глазами, Шойдок цедит сквозь зубы:

— Мэндэ, Цырен!

— Мэндэ, Шойдок. Ну, как здоровье?

Цынгуев садится рядом с председателем.

— Грудь немного болит. Признак старости, что ли… Не знаю.

— Наверно, слишком усердно отметил сагалган, — усмехается Цырен Догдомович.

— Не говори… Люди погуляли на радостях, а я от обиды и горя выпил. В такое положение попал… Просто не выдержать. Я ведь тоже человек…

— Лида ругала?

— Как не ругала! Иметь жену-парторга — самое последнее дело. Все время нравоучения читает… Стараешься, стараешься, а в конце концов теряешь свое лицо. Ты меня знаешь: никогда такого со мной не было. Люди критикуют. Посмешищем стал. Тьфу!

— Ну, Шойдок, брось ты!

— Что значит — брось? Еще эти сопляки будут издеваться!

Цырен Догдомович осуждающе качает головой:

— Зачем ты так?

Бригадир упрямо продолжает свое:

— Надо найти управу на них. Я тебе, как хозяину колхоза, говорю опи-сально! — последнее слово он для пущей убедительности произносит по-русски.

Догдомэ протягивает ему табак.

— На-ка, закури. Нечего так выходить из себя. Немного, конечно, покритиковали. На пользу пойдет. Дисциплина лучше будет, работа еще лучше будет…

Руки у Шойдока трясутся, и он просыпает табак.

— В моей бригаде и так все хорошо идет.

Председатель долго смотрит на него, потом спрашивает:

— Верно ли говоришь? — и даже голос у Догдомэ переменился.