Год собаки

Дважды в день я оставлял Девона дома и на четверть часа выводил Гомера в парк, на занятия. Когда мы возвращались, Девон находил какой-нибудь способ выразить свое недовольство. Не раз я находил то пару вилок из кухонного стола на диване в гостиной, то диванные подушки — на полу, то ботинки в прихожей оказывались свалены в кучу. Старый прием, значение которого было мне уже хорошо известно: «Не оставляй меня одного — а то пожалеешь!»

Девон удивительно четко сознавал пределы допустимого. Он никогда не ломал и не портил вещи — и никогда не давал себя поймать. Он был неуязвим: да, в сущности, и наказывать его не требовалось — он ведь не причинял никакого вреда. Если бы все собаки сообщали хозяевам о своем недовольстве лишь такими способами, думаю, жизнь собачников стала бы намного легче.

Однако меня беспокоила его неприязнь к Гомеру. Скоро Гомер перестал подходить ко мне, когда я смотрел телевизор, и запрыгивать по утрам ко мне в постель. Однако на прогулках, когда я наклонялся, чтобы его погладить или потрепать, он прыгал и повизгивал от радости. Как и Девон, он старался не выпускать меня из виду, ходил за мной из комнаты в комнату. Однако сесть рядом со мной опасался, страшась злобных взглядов, которые бросал на него Девон.

Диана советовала мне надавить на Девона.

— Плохо, что он не позволяет Гомеру к тебе подходить, — предупредила она. — Кому можно, а кому нельзя сидеть рядом с тобой — решать только тебе.

Диана так же добавила, что Девон всегда будет в нашей «стае» доминантом, вторым после меня. Как доминанту, ему полагаются определенные привилегии: он вправе первым приниматься за еду, выбирать себе лучшие куски и самые интересные игрушки. Но я — вожак, и никто не должен диктовать мне свою волю.

По крайней мере с Джулиусом у Гомера никаких проблем не было. Эти двое, что называется, влюбились друг в друга с первого взгляда. Отношения у них сложились дружеские и ласковые, как у дедушки и внука. Когда Девон бросал на Гомера злобный взгляд или отбирал у него игрушку, Гомер ретировался и бежал за утешением к Джулиусу. Словом, они стали закадычными друзьями.

Порой мы с овчарками уходили гулять на два-три часа и оставляли Джулиуса дремать во дворе. Часто, вернувшись, мы обнаруживали, что за это время он даже не шевельнулся. Он становился все ленивее и флегматичнее; должно быть, это возраст, думал я.

А у нас с Девоном началась война из-за Гомера. Гомер перестал подходить на мой зов: это было недопустимо, а на улице — и опасно. Но, когда я надевал на него поводок, «подтягивал» к себе, а затем вознаграждал похвалой и угощением, Девон свирепо бросался на нас и один раз даже цапнул Гомера, за что получил по голове свернутым журналом. В Гомере он чувствовал угрозу своему с таким трудом завоеванному положению — и готов был защищаться любыми средствами.

Гомер определенно был пацифистом по натуре: страшно боялся конфликтов и готов был на все, чтобы их избежать. Скоро он начал убегать и прятаться, когда я звал его гулять или хотел расчесать ему шерсть — определенно для того, чтобы угодить Девону. Я оказался в сложном положении. Если я сдамся, то потеряю свой авторитет и Девон вообще перестанет меня слушаться. А если буду настаивать на подчинении — рискую превратить новичка в невротика.

Я решил прибегнуть к новой стратегии: как только Девон начинал демонстрировать Гомеру свою силу, даже просто смотрел угрожающе, я выгонял его во двор, где он не мог видеть, что происходит. Это иногда помогало.

Заниматься мы начали вместе, чтобы Девон мог показать новичку, как выполнять команды. В правой руке я держал цепь, а левую вытягивал в положении «сидеть»: стоило Девону угрожающе двинуться к малышу, как я со звоном швырял цепь на землю перед его носом. Поначалу Гомера это пугало до смерти, но, как я сказал, он был сообразителен и через неделю-две понял, что кричу и гремлю я на Девона, а не на него, а его, наоборот, защищаю.

Постепенно малыш становился смелее, активнее и увереннее в себе. Он по-прежнему побаивался Девона, но день ото дня его страх отступал. Теперь, когда я звал его, он бросался ко мне, самозабвенно виляя хвостом — живая аллегория собачьего счастья.

У него появились друзья среди соседей. Как и Джулиус, он отличался обаянием и вызывал всеобщую симпатию. В наших отношениях с Девоном наступило что-то вроде перемирия: напряжение оставалось, но открытая борьба подходила к концу.

Приближалась зима, и я все чаще замечал, что Джулиус уже не тот, что прежде. На прогулках он ходил так медленно, что порой мне приходилось выгуливать его в одиночку. Со мной он был по-прежнему ласков и игрив, но не стремился выходить из дома и, казалось, ощутимо терял силы. Я начал понимать: дело не в старости.

В декабре, полный дурных предчувствий, я повез его к ветеринару. Новая беседа с доктором Кинг — и новый страшный диагноз: рак толстой кишки. Тот же холодный пол, те же прощальные объятия. Когда доктор Кинг и медсестра делали ему укол, Джулиус порывался лизнуть им руки.