Год теней

Они начали посещать концерты – подвижные, проворные газетчики с диктофонами и блокнотами, фотографы с камерами со вспышкой.

Раньше Маэстро месяцами безуспешно пытался заманить их на выступления оркестра, чтобы они написали статьи или опубликовали в местной газете снимки. Теперь же после концертов они осаждали его, как спортивную звезду, умоляя дать интервью. Я издалека наблюдала, как мигают вспышки, как корреспонденты вертятся вокруг него.

– Маэстро Стеллателла, – галдели они, – расскажите нам о привидениях! Говорят, это фейк века!

– Маэстро, это правда, что оркестр на грани банкротства?

Маэстро терялся и не знал, что ответить, но репортёров, похоже, это не смущало. Он был им интересен. Им нравилось смаковать в этой истории всё: слухи, населённый призраками концертный зал, поведение разорившегося дирижёра, озадаченного непонятными для него событиями.

Я думала только о том, каким старым и уязвимым казался Маэстро, когда вспышки освещали его бледное потное лицо. Совсем как нонни.

Однажды вечером репортёры втянули и меня в интервью; в фойе вместе с нами набились музыканты и толпа зрителей.

– Маэстро, это ваша дочь? Мастерица маркетинга? Как её зовут?

– Как тебя зовут, девочка?

Я стала лихорадочно искать в толпе Генри и друзей-призраков. Вспышки фотоаппаратов слепили меня. Куда бы я ни поворачивалась, меня обступали потные улыбающиеся лица.

Маэстро обнял меня одной рукой за плечи.

– Её зовут Оливия, – сказал он, – и если вы ещё раз её тронете, то пожалеете об этом.

Я вспыхнула и оттолкнула его.

– Я не ребёнок, ясно?

Репортёры дружно засмеялись.

– Это прекрасно, честное слово. Папа и дочка – драматический дуэт.

– Ни в коем случае, – выпалила я, не подумав. – Мы никакой не дуэт. Нас связывает только биология.

Репортёры продолжали смеяться, но легче мне от этого не стало. Рука Маэстро соскользнула с моих плеч, и я поскорее сбежала, чтобы не смотреть на него.

Во время концертов призраки продолжали показываться зрителям. Каждый вечер они подкрадывались, парили, струились в воздухе. Каждый вечер я следила, не появились ли тени, но их нигде не было видно.

Это беспокоило меня больше, чем возможность открытого нападения.

Аудитория тем временем росла. И росла. И росла. В антрактах мы с Генри сидели в кассе, наблюдая, как миссис Блумфельд подсчитывает выручку.

В первый вечер перед исполнением второй февральской программы она закончила подсчёты и с таким возгласом, словно задыхалась, вскинула руки.

Генри немедленно начал стучать её по спине.

– Вам плохо? Я умею делать искусственное дыхание.

– Нет, милый. – Миссис Блумфельд улыбнулась нам, сияя глазами. – Продажа билетов возросла на четыреста процентов. Можете вы поверить?

– Понимаешь, что это значит? – спросил у меня Генри, когда мы побежали наверх на мостик слушать вторую часть концерта. – Что нам осталось добрать всего шестьсот процентов!

Я пихнула его в бок:

– Спасибо, умник. Я и сама могу сосчитать.

– И мы добились этого без проблем за полторы недели. Видела, как люди сходят с ума от призраков? Ты гений. Джоан гений. Мы все гении. – Он взял меня за руки и закружил. Я не могла сдержать смех, как ни старалась.

В тот миг казалось, что ничего плохого случиться не может. Мы были на вершине счастья: мы победили судьбу и выиграли.

И тогда, как часто бывает, когда ты так думаешь, разразилась катастрофа.

В тот вечер в зале было тысяча тридцать два человека.

Осмыслите это, прежде чем я расскажу о катастрофе.

Тысяча тридцать два. Это на восемьсот зрителей больше, чем на самых популярных праздничных концертах. Зал заполнился почти наполовину – жалкое зрелище, но не настолько, как раньше.

Может быть, всему виной ликование, которое мы – я, Генри, Джоан – испытывали, сидя на мостике и поднимая за здоровье друг друга бумажные стаканчики с водой из-под крана, которой запивали сэндвичи с арахисовым маслом. А может, теням вообще не нравился наплыв народа в здание.

Какой бы ни была причина, на середине «Рапсодии на тему Паганини» Рахманинова случилось два ужасных события.

Во-первых, одна из трёх огромных люстр, висевших над залом, начала раскачиваться.

– Это тень, – прошептал Генри. – Вон там, видите? Сидит в середине и тянет за цепи.

Он был прав. Тень, как гигантский чёрный паук, взгромоздилась на люстру всеми восемью конечностями, поставив каждую на рожок, и ухватилась за золотые провода, крепившие люстру к потолку. Две лампочки разбились, и стекло дождём посыпалось на головы зрителям.

Оркестр на мгновение сбился – пара фальшивых нот, неприятный визг второй скрипки, – но Маэстро, казалось, ничего не замечал и со страстью дирижировал дальше.

Затем, когда ещё ни я, ни публика не поняли, как реагировать на качающуюся люстру, из дальней части зала раздался крик.

Оркестр внезапно прекратил играть. Пианист прижал ладони ко рту. Маэстро резко обернулся и стал вглядываться в темноту.

– Что за чёрт? – пробормотал Эд, раздвигая занавески у щитка с выключателями.