Год теней

Опять. Я-то думала, мы здесь одни. Закрыв голову руками, я попыталась зарыться в снег, чтобы спрятаться.

– Отстаньте от меня. Пожалуйста, хватит.

– Оливия, – с упрёком повторил голос, и тогда я узнала его. Обладательница этого голоса складывала для меня птиц из бумаги, внушала, что нужно мечтать, и поздно ночью сочиняла для меня истории, когда мы сидели под простынёй с фонариком. – Посмотри наверх, Оливия.

Я подняла голову.

Хотя она была тёмной как ночь, хотя у неё не было лица – по крайней мере, того, которое я помнила, – я узнала её. Потому что, когда она привлекла меня к себе, я не испугалась, а Игорь не зашипел, и, хотя теперь она была тенью, её объятия остались тёплыми, как раньше.

Сумрачная фигура вспыхнула светом – белым, синим, золотым. Ту же самую вспышку я видела тогда в зале, когда удалялась странная тень.

– Мама, – разрыдалась я, – куда ты пропала?

Она не ответила, просто качала меня, сидя на вершине горы на ветру под чёрными звёздами. И я произнесла слово «мама» миллион раз подряд, потому что не могла остановиться.

Этого всегда было недостаточно.

Глава 45

Не имею понятия, сколько мы там просидели. Через несколько минут или несколько часов я заставила себя посмотреть маме в лицо.

Чёрное и рябое. Без глаз, без носа, с дырой на месте рта.

– Давно ты здесь? – прошептала я.

– Здесь?

Я закрыла глаза, кутаясь в звук её голоса, хотя он был хриплым, как у всех теней.

– В Лимбе.

– Ах вот это что. – Она вздохнула и огляделась. – Я не знаю. Я теперь ни в чём не уверена.

– Мама, ты не знаешь, да? Не знаешь, что умерла?

– Умерла? – Она наклонила голову. – Значит, это иной мир? Трудно вспомнить.

Я потянулась за Игорем, и он забрался мне на колени.

– Ты ушла от нас. – Я постаралась произнести это ровным тоном. – В прошлое Рождество ты бросила меня… и Маэстро, а потом, около года назад, умерла.

Она молча смотрела на меня.

– Ты попала в аварию, мама. В баптистской церкви «Пайн Ридж» была поминальная служба. А Маэстро ничего мне не сказал. Я недавно узнала.

– Авария?

– Почему ты не попрощалась? – Меня вдруг охватила злость, бешеная, жгучая, и я ущипнула её за руку. Но это было всё равно что ущипнуть камень, и я заплакала. – Почему ты не могла просто объяснить, что разлюбила его, нас?

– Тебя я всегда любила, Оливия. – Мама наклонилась ближе ко мне. Дыхание её пахло молнией и темнотой.

– Тогда почему?

– Я испугалась и разозлилась.

Я пнула землю, подняв облако чёрного снега:

– И я тоже. Очень. А я ведь ещё ребёнок. Ты не думала об этом?

– Я не говорила, что моему поступку есть оправдание. Но причина всё же была. И чем больше проходило времени, тем больше я боялась. Я не могла вернуться к тебе – ты бы меня возненавидела.

Я сердито потёрла кулаками глаза.

– Никогда такого не было, чтобы я тебя ненавидела.

– Зато ненавидишь отца.

– Это же из-за него ты ушла.

– В том, что я ушла, не виноват никто, кроме меня. Я была несчастлива и потому бросила вас. Я поступила жестоко, но уже ничего не изменить. – Мама взглянула на вершины гор. – Так, значит, это Лимб? Странное место, правда? Ещё вчера я была жива. Не может быть, чтобы я находилась здесь долго.

– Ты умерла, мама, – прошептала я, – а перед уходом не попрощалась. Просто пропала, и всё.

– Я знаю, милая.

– Мы теперь живём в филармонии: я, Маэстро и нонни. Он продал всё наше имущество.

– Ах, дорогая, какое несчастье!

– Я ненавижу свою одежду. Она пахнет сигаретным дымом, потому что я вынуждена покупать её в уценёнке.

Я говорила без остановки. Рассказала ей обо всём, что случилось за год. О психологе Дэвисе и директоре Купере, о записках из школы. О зелёных конфетах, петиции, Экономике. О Ричарде Эшли и о том, как я плакала у него на груди по пути в больницу. О своих рисунках и о мечте пойти в художественную школу.

О Генри.

Мамино лицо снова замерцало разными цветами. На мгновение мне показалось, что я вижу её настоящие глаза.

– Генри кажется хорошим мальчиком. Он симпатичный?

– Мама!

– Ну, мама должна задавать такие вопросы.

Я прищурилась:

– Правда?

– Думаю, да. Ну так что же, симпатичный?

Внезапно меня очень заинтересовали мои задубевшие чёрные шнурки:

– Ну не знаю… у него веснушки, и вообще…

Игорь фыркнул. «Ну-ну».

– Но ты ведь видела его? – Я опасливо подняла глаза. – Ведь тени носятся по всей филармонии. Вы крушите потолок, нападаете на призраков, даже на меня.

Мама отпрянула:

– Неужели?!

– Разве ты не помнишь? Месяцами вы рыщете по концертному залу. Вы… – Я помолчала, собираясь с духом. – Вы обрушили на Маэстро балки, и сейчас он в больнице в тяжёлом состоянии.

– Ах, Оливия…

– Ты должна помнить. Зачем вы так?

– Но я не помню. – Она стала заламывать руки. – Я помню… свет и тепло. Поиски. Помню чувство злости, потерянности и одиночества. Помню, что нашла других и искала… свежей крови.

Свежая кровь. Одна из теней, которые привели меня сюда, тоже говорила об этом. А вдруг это была мама, не осознававшая, что делает?

«Возможно, – предположил Игорь, – они все не осознают, что делают».

– Может, они только повинуются инстинкту? – пробормотала я.

Игорь стал вылизывать хвост. «Как мотыльки, которые летят на огонь».