Год в усадьбе

И пир — горой! Стоит в палатах злачных
веселья гул до утренней звезды,
гостеприимны пышные сады,
играет пена в хрусталях прозрачных.

Заморские на золоте плоды,
в алмазах слуги — рой арапов мрачных.
Не молкнут здравицы за новобрачных
под звуки флейт и струнные лады.

Невеста милая со мною рядом.
Не говорит — сияет, и тишком
коснется чуть сафьянным сапожком:
то пригрозит невинно-смелым взглядом,
то вдруг задумалась невесть чем
и вспыхивает вся, зовет к отрадам.

XIII. «Мы были с ней одни в опочивальне…»

Мы были с ней одни в опочивальне,
еще нежней от лунной тишины.
В сияньи затуманенной луны
она казалась мне, как небо, дальней.

Люблю! — блаженные лелея сны,
я повторяю пламенно-печальней
и грешником в дверях исповедальни
дрожу пред алтарем ее весны…

Но миг — что это, Боже! — посвист властный,
и свет погас, и буря ворвалась:
из рук моих в туманы унеслась
таинственная плоть… И нет прекрасной,
и лик судьбы грозит во тьме ужасный!..
И в дымах тьмы все сгинуло тотчас.

XIV. «Полуночи последние удары…»

Полуночи последние удары —
часов все тот же бой и лунный свет
из-за гардин, золы в камине след
и на картинах — море и корсары.

И та же грусть моя, товарищ старый,
незаменимый друг от юных лет…
Но нет! Везде запечатлелся бред,
все тайные преобразили чары.

Я комнату в испуге оглянул:
здесь кто-то был и холодом дохнул,
у двери затаился приоткрытой.
Проснулась тишина… И близко чьи-то
шаги мне слышались и темный гул —
откуда-то из вечности забытой.

XV. «Я вышел в ночь. Полуувядший сад…»

Я вышел в ночь. Полуувядший сад
благоухал в осеребренных дымах,
фонтанами аллей неисчислимых
просвечивало кружево аркад…

Вот и бассейн. Но призраков любимых
не узнаю: дельфин и статуй ряд
и стая лебедей у балюстрад —
все плыло жутко в водах недвижимых.

И подле женщина стояла: Тень.
Ее лицо туманное сияло
и взор манил… Она звала устало
к себе, с собой, в потусторонний день…
И подойдя: Кто ты, — спросил я, — Тень?
Но в тот же миг видения не стало.

Ржевница. 1923.

Костел. Венок сонетов

Вячеславу Иванову

I. «Молюсь изгнанником в дверях костёла…»

Молюсь изгнанником в дверях костёла.
Здесь ближе Бог и сердце горячей,
и мертвую латынь земных речей
животворит огонь Его глагола.

Прохлада, полутьма, на камни пола —
из окон стрельчатых снопы лучей.
Распятье и ковчег, и семь свечей,
Мадонны лик — над кружевом престола.

О, времени святая нищета!
Века, века молитв и клиры мертвых,
всеискушенные жрецы Христа,
тень инквизиции на плитах стертых, —
хламиды королей, в пыли простертых…
Величий дым… И мудрость, и тщета.

II. «Величий дым… И мудрость, и тщета…»