Год жизни

— Милости прошу. В кабине грязно, так мы лучше, если не возражаете, наверх сядем,— хлопотал Галган.— Не обзавелись еще «Победой», не разбогатели. Юра! Давай к комнате приезжих.

Машина тронулась, и разговор возобновился.

— Надолго к нам? — продолжал прощупывание Галган.— Если не секрет — по какому вопросу?

— Так, с небольшой ревизией... Жилищно-бытовые вопросы... Дня на три. Пока баржу разгрузят. Отставать от катера нельзя. От вас ведь других оказий не бывает?

— Нет, нет. Как кто замешкался, отстал, так потом полмесяца на берегу весла сушит.

— Вот видите! А кстати, я не поинтересовался, вы начальник гаража?

— Нет, в другом роде... А вот мы и приехали. Давайте ваш чемоданчик.

Когда Дубинский расположился в комнате приезжих, Галган убедил его, что сегодня уже поздно что-нибудь предпринимать. С дороги надо отдохнуть, поужинать, а уж завтра идти в контору прииска.

— Утро вечера мудренее, Сидор Поликарпович. Сейчас кого вы в конторе найдете? Весь народ в разброде. Да и куда торопиться? Меньше четырех суток катер не простоит. Уж я-то знаю. А вы за два дня весь прииск обойдете.

Дубинский сдался. После долгого пути, лежания на жесткой койке болели бока, тянуло в постель. А она стояла рядом — мягкая, чистая, с пуховыми подушками. Дубинский был первым посетителем новооткрытого дома приезжих. «Крайний» только что обогатился этим полезным заведением, и все в нем блистало отменной чистотой.

— Вы пока ложитесь отдыхать, а я насчет ужина распоряжусь.

— Не стоит беспокоиться,— слабо возразил обрадованный Дубинский. Ему изрядно хотелось есть.— Я могу и в столовую сходить.

— Нет, нет, что вы! Вы — наш гость!

Галган отсутствовал целый час. Дубинский успел даже вздремнуть. Зато ужин оказался великолепным.

— Прошу к столу!—любезно пригласил гостя Тимофей Яковлевич.

— О-о, я вижу, вы тут питаетесь отнюдь не одними акридами и диким медом,— с вожделением сказал Дубинский, обходя стол и рассматривая с видом гурмана блюда и вина.

Галган беспечно опрокидывал рюмку за рюмкой в свой большой рот, оставаясь трезвым и усердно потчуя гостя. Дубинский старался не отставать, и его длинное бесцветное лицо с бакенбардами бледнело все больше. Вскоре хмель одолел его. Заметив это, Галган начал незаметно отставлять свой стакан, продолжая накачивать Дубинского. Тимофей Яковлевич вполне вошел в свою роль хлебосольного хозяина. Он наливал гостю вино, подкладывал ему лучшие куски и смеялся всем шуткам Сидора Поликарповича.

— Я всегда на ревизии езжу, Тимофей Яковлевич,— заплетающимся языком вяло говорил Дубинский, расслабленно тыча вилкой мимо тарелки.— И сейчас приехал по жалобе. Завтра обойду магазины, столовую, пекарню, общежития. Я тут кой-кого выведу на чистую воду! Но — пока никому ни слова! — строго поднял вилку инспектор.— Это я только вам, сугубо кон... конфиденциально.

— Понимаю, понимаю, Сидор Поликарпович. Могила и черный гроб! А кто жалобу написал?

— Секрет. Председатель так и сказал: «Об авторах ни гугу».

— Да оно мне и ни к чему,— заверил инспектора Галган.— Я так только поинтересовался.

— Правильно. Я вижу, вы интеллигентный человек. И я тоже. Я фило... философию изучал. Черт, я феноменально пьян! Давайте лучше споем.

Тут философ неожиданно пустил такую руладу, что

Галган вздрогнул. Выпучив от напряжения маленькие глаза, широко открыв рот, Сндор Поликарпович надсаживался:

И беспрерывно гром гре-ме-е-ег/,

И ветры буйно бушева-а-а-али...

— Сидор Поликарпович, вы надорветесь! — пытался остановить солиста Галган.

На диком бреге Иртыша-а-а...—

неслось в ответ с удвоенной силой.

— Дозрел! — с удовлетворением сказал Галган.

Время перевалило за полночь, а Сидор Поликарпович

все не унимался. Ему представилось, что он опять находится на катере. Волны хлещут через борт, грозят захлестнуть суденышко. Но и это не могло смутить героя.

Капитан, капитан, улыбнитесь...—

мужественно распевал Дубинский, стоя на палубе, уходившей из-под ног, и придерживаясь за мачту, которую с успехом заменяла жилистая шея Галгана.

Потом катер затонул, и Сидор Поликарпович поплыл к берегу стилем баттерфляй, лежа животом на полу, нимало не заботясь о своих разутюженных брюках. Галган катался по дивану, изнемогая от хохота.

На берегу, в зеркале, Сидор Поликарпович увидел странно знакомое, но словно бы размытое, мутное лицо с перекошенными бакенбардами и строго сказал:

— Кто такой? Напился, м-мерзавец? Завтра же сообщу рапортом!

Только к двум часам ночи после неудавшейся попытки достать электрическую лампочку, чтобы испечь на ней блинов, Сидор Поликарпович сдернул со стола скатерть вместе со всей посудой и бутылками, завернулся в нее, лег на пол и затих.

— Ну, уморил, вконец уморил! — вытирая слезы, сказал Галган.

Потом сразу стал серьезен. Раздел Дубинского, уложил его в постель, просмотрел бумаги в портфеле, нашел акт обследования, подписанный Смоленским и Ниной Черепахиной, и внимательно прочел его. Дочитав до конца, Галган убрал осколки, привел комнату и одежду Дубинского в порядок и торопливо вышел.