Годунов. Кровавый путь к трону

«…И опасный, очень опасный и таинственный в своих заумных речах про жизнь и смерть», – подумал царь Борис, продолжая слушать речи на непонятном ему языке колдунов-астрологов, машущих, как мельница, крыльями, в экстазе или вдохновении предсказания. А выходило так: по предсказанию астрологов, сейчас самое время начинать войну или поход военный и получить быструю военную победу. Если отсрочить выход войска на месяц, даже полмесяца, то можно получить волнение или мятеж в войске. «Этого еще мне не хватало, – поморщился Годунов. – Сменишь тут быстро Мстиславского с Шуйским, отзовешь их в столицу и получишь мятеж в войске Басманова под Кромами или где еще на северской земле в битве с сильным „природным царевичем“, незаконнорожденным сыном Грозного».

Отпустив за дверь астрологов, весь потный и какой-то помятый дьяк Власьев противным голосом поведал царю нечто важное об опасности в сегодняшний день:

– Возможно, государь, сегодня пополудни, или ближе к вечеру, может в небе появиться комета, опасная для царей. Господь этой кометой остерегает жизнь государей от непродуманных поступков. Если комета с приближением к земле покажет красный свет, жди неприятностей, если покажет синий свет, жди огромных бед в государстве… Если чиркнет по небу и тут же исчезнет, жди волнений и смуты в стране после смерти царя… Надо только увидеть, как чиркнет, и на комету нанести крестное знамение, авось пронесет и…

Дьяк осекся на полуслове, вытирая мокрый лоб и думая тревожно: «Только бы не прознал раньше времени о моих тайных сношениях с Сапегой, „природным“ царевичем-царем… Только бы не прознал Годунов про мою измену ему и, вообще, присяге Отечеству…»

В час дня Годунов судил и рядил в Думе с боярами, назначил первым воеводой московского войска боярина Петра Басманова, который, возвышенный и щедро награжденный царем раньше, должен был в ближайшие дни отправиться в северские земли, чтобы покончить с самозванцем.

Потом Годунов принимал послов и иностранных вельмож, вместе с ними обедал в Золотой палате, живо обсуждал с иноземцами вопросы текущей европейской политики, склонял их к принятию планов своих, всем за столом казался веселым, в добром здравии и в хорошем расположении духа. Какое могло быть у государя нездоровье, якобы скрываемое правительством от народа и иноземных вельмож, если те сами своими собственными глазами видели, как царь много и с великим аппетитом ест и пьет.

Иноземцы с радостью и изумлением перешептывались:

– Хороший аппетит у царя, а поговаривали, что он болен и серьезно…

– Государь всегда вообще любил хорошо и плотно покушать…

– В добром здравии пребывает государь, много важных мыслей о политике сегодня высказал…

– С таким ответственным царем-дипломатом приятно иметь дело…

– Да, дипломат он опытный и хитрый, такого на козе не объедешь, не проведешь в большом или малом…

– Всерьез и надолго этот государь, а его «династия Годуновых» на века, навечно…

– Это вряд ли…

Вспомнив что-то важное в конце званого обеда с иноземцами, Годунов под легким хмельком решил подняться на вышку, с которой нередко обозревал отстроенную им Москву и пристально вглядывался в небо. Вот и сегодня он пристальней обычного глядел в небеса, ожидая небесных знаков в тучах и облаках – появления таинственной дневной кометы. Но знамения не было. Он привык доверять своим глазам: если бы комета чиркнула по небу, он бы увидел. У него не ухудшилось настроение, но и не улучшилось. Он был в неведении: чего ждать? И вообще, он не любил томительного ожидания в состоянии пугающей неизвестности.

– Вот те на, на небе пусто и тревожно на земле, – сказал он в растерянности, – ничего не сходится, что должно сойтись.

Уже спускаясь с вышки, он осознал: ему плохо, худо. Спустившись, сказал не своим, загробным голосом, что чувствует приближение дурноты. И дурнота, немочь Годунова скоро проявилась, только самым неожиданным образом, что невозможно было никому из окружающих царя предвидеть. Кровь хлынула у него из ушей, носа и рта обильными ручьями…

Врачи были отпущены царем перед его восхождением на вышку. Поскольку кровь остановить было невозможно, побежали за ушедшими иноземными врачами, за главным придворным лекарем Габриэлем…

Годунов хотел что-то сказать, но вдруг, к своему ужасу, почувствовал, что совершенно не владеет языком. Да, он был еще в полном сознании, твердой памяти, но, не владея языком, не мог озвучить мысль, что отравлен волею или «Второго Израиля», или «Третьего Рима», или Речи Посполитой, с выпестованным ею самозванцем. Сознание не покидало Годунова настолько, чтобы ему хватило трезвости сформулировать мысль о том, что, возможно, нечто в виде лекарственных снадобий, принимаемых им от подагры, спровоцировало сильный апоплексический удар, после которого у него отнялся язык.