Годунов. Кровавый путь к трону

Она знала мое сильное увлечение историей Древней Руси, Можайска и подробно рассказала то, что сама когда-то услышала от своего деда Петра Прокофьевича. Тогда меня очень поразили, помимо зимних январских «двух солнц» и «двух лун», три малоизвестных факта, а именно, что 19-летний московский князь Михаил Ярославич Хоробрит был последним русским великим князем (незадолго до этого он согнал с великокняжеского Владимирского стола своего дядю Святослава, брата отца Ярослава) и погиб в бою. А еще что, по словам моего прапрадеда, погибший геройски в бою с литовским 30-тысячным войском на Протве на месте обетования древнего племени голядь, юный князь Михаил Ярославич Хоробрит был женат на неизвестной княжне и якобы оставил после себя сына Бориса (тезку Годунова). И, наконец, после закладки Годуновым крепости и самого Царева-Борисова городка произошли удивительные события, когда из-за «большого затемнения неба», согласно древним преданиям, были таинственные видения с «двумя лунами» и «двумя солнцами», ставшие преддверием глада и мора, великого разбоя на Руси начала XVI века, преддверием Смутного времени, с нашествием поляков и Литвы, появлением самозванца Лжедмитрия и восшествием его на царский престол в Московском Кремле.

В сохранившемся в бабушкином чулане архиве П. П. Филимонова из Полного Собрания Русских Летописей я вычитал: «Михаиле Ярославичъ московский убьенъ бысть от Литвы на Поротве», разумеется, без детализации места гибели князя и легендарных «двух солнц» и «двух лун» на январском небе 1248 года. Сохранилась рукопись, где рукою прапрадеда были сделаны пометки относительно того, что еще в 1585 году по приказу боярина Годунова началось строительство каменной Борисоглебской шатровой церкви. Эта церковь строилась на высоком мысу и была окружена валом и рвом. А уже в 1599-м, на следующий год после своего воцарения, Годунов приступил к возведению в селе своей укрепленной царевой резиденции (Царев-Борисов, по слухам, должен был стать будущей опорой и даже потенциально возможной столицей государства первого избранного русского царя.) При этом две самые мощные и высокие башни (южная и восточная) располагались вдоль берега запруженной каменной плотиной Протвы, рядом с местом гибели великого князя Михаила Хоробрита… Я искал хоть какой-то информации о «затемнении неба» с дублированием в нем небесных светил солнца и луны, но не находил… Осталось в памяти только вербальное предание, переданное мне бабушкой, то, что она услышала от своего деда…

Когда я своим юным перовским и можайским друзьям-стихотворцам зачитывал наизусть стихотворение Бальмонта «Предание» с просьбой вспомнить свой личный опыт или достоверный опыт знакомых-родственников визуализации на небе «двух лун» и «двух солнц» на небосклоне, то часто натыкался на откровенную иронию относительно качества стихотворчества классика Серебряного века, мол, нельзя писать «с свирепостью», «переселя», «озверены», «скиталися». Разумеется, тут же доставалось другому юному классику, Лермонтову, с его: «и звезда с звездою говорит». Это все строчки стихов с «косточкой» на языке… Ну и, конечно, «солнцу» поэзии, «нашему все» Пушкину, парадоксальному классику двоемыслия глагола и существительного в сакраментальной строчке «души прекрасные порывы»…

А у меня к Бальмонту, пошедшему по проторенному пути Карамзина и Пушкина, с его драмой «Борис Годунов», были не стилистические претензии, а сугубо исторические, фактологические, выставленные на обозрение в его заключительном четверостишьи «Предания»: «Среди людей блуждали смерть и злоба, узрев комету, дрогнула земля. И в эти дни Димитрий встал из гроба, в Отрепьева свой дух переселя». Можно было, конечно, заменить слово «переселя» на «переселив» и подобрать новую рифму по смыслу, но невозможно было согласиться с тем, что самозванец Лжедмитрий I – это Юшка Отрепьев. Реально Отрепьев был намного старше якобы «вставшего из гроба» зарезавшегося царевича Дмитрия и бородавчатого самозванца «названного Дмитрия». К тому же отправленный Годуновым в ссылку Федор Романов, подаривший полякам-иезуитам и канцлеру Сапеге идею самозванца, «царевича Дмитрия», вернувшись в Москву из ссылки и увидев, кто сидит на московском троне, понял подмену поляков и вовремя сориентировался: «Это не Отрепьев», но этот «царь, названный Дмитрий» за высказанную и умело осуществленную идею первого русского самозванства Федором Никитичем просто обязан пожаловать рядовому монаху Романову высочайший митрополичий сан.