Годы и войны. Записки командарма. 1941—1945

Чтобы не больно бить по самолюбию рыбаков и не отбить охоту у бригад на ловлю рыбы, мы не афишировали свое открытие, а доводили до сведения лишь тех, которые были замечены в хищении рыбы, предупреждали их. Для нас было важным то, что уличенные бригады больше не занимались кражей улова.

Наши заботы об улучшении обеспечения населения продовольствием совпали с предложением Компартии Германии о проведении в стране демократической земельной реформы. Труженики деревни, имевшие менее пяти гектаров пашни, получали дополнительные наделы. Землю получали и те, кто никогда ее не имел: батраки, переселенцы, беглецы.

Из разговоров с крестьянами и руководителями местного управления выяснилось, что может остаться незасеянной одна четвертая часть посевных площадей. Эта часть земли принадлежала тем, кто ушел на запад. А безземельные боялись засеивать земли ушедших.

Хуже обстояло дело с торговлей. Большинство магазинов было закрыто, а в открытых полки были пусты или лежал неходовой товар. Было заметно, что товар имеется, но он припрятывался до более подходящего времени, и торговля шла подпольно.

Много беспокойства приносило нам все возрастающее количество болевших венерическими болезнями. Я не могу сказать, что немецкие женщины, а тем более девушки, сексуально распущены. Нет, не это. Беда в том, что многие предприятия были разрушены, много безработных, продовольствие дорогое. Чаще всего материальное положение толкало молодых женщин на случайные связи. Заражались. Заболевшая в такой обстановке заражала других.

Нами были приняты чрезвычайные меры, среди которых — мобилизация местных врачей для медосмотра населения и лечения выявленных больных. Организовывались профилактические пункты, проводились меры предупредительного порядка. Заболевших изолировали для лечения в специализированных отделениях медсанбатов и госпиталей. И как особая карантинная мера, мы ни одного больного не отпускали в отпуск и не увольняли в запас до полного клинического выздоровления.

Летом 1946 года, спросив разрешения у главкома, я поехал в Чехословакию, чтобы познакомиться с народом, природой этой дружеской нам республики. Когда мы с женой были в Пражском кремле и обозревали раскинувшийся внизу город, то увидели остановившиеся недалеко две автомашины и выходящего из первой Н. С. Хрущева.

Никита Сергеевич, увидев меня, подошел, обнял, поцеловал и сказал:

— Давно не видел вас, товарищ Горбатов.

Я познакомил его со своей женой, назвав его по имени и отчеству, а он тихо заметил:

— Не называйте меня по фамилии, я здесь инкогнито, приехал посмотреть Прагу, Чехословакию вообще, и что можно у них позаимствовать при восстановлении нашего разрушенного хозяйства.

Наша работа среди населения города наталкивалась на большие трудности, главным образом потому, что мало было своих людей, знающих немецкий язык. Кроме того, чувствовалось, что чуждые нашим взглядам люди проводят свою работу. Несмотря ни на что, все же было видно, как лед постепенно таял, суровые взгляды немцев становились приветливее, не только старые, но и молодые при встрече начали тепло приветствовать нас.

Были и такие случаи. Однажды с женой и членом Военного совета Щелаковским мы ехали из Шверина. Отъехав 18 километров, в прекрасном буковом лесу увидели ответвление асфальтированной дороги, а на дереве фанерную доску с надписью: «Опасно — тиф!» Нас это заинтересовало, и мы поехали по «опасной» дороге. Проехав по лесу 2–3 километра, на опушке леса, выходившей к громадному озеру, мы увидели прекрасное здание. Двери были закрыты. Долго мы стучали и звонили. Наконец вышел дородный дворецкий, который не понимал по-русски, но часто повторял «тиф», показывая на верхний этаж.

Мы поднялись наверх. Во всех комнатах никого не было, но видно, что помещение обжитое. Когда же вошли в большой зал, то увидели койки, а на них лежащих людей. Они были упитанные и не похожие на больных; на них сверкало белизной тонкое белье.

На другой день мы прислали начальника особого отдела и врача для проверки, но больных на койках уже не нашли. Эта вилла оказалась охотничьим домом герцога Мекленбургского, а «тифозные» больные — сомнительной честности люди. Об этом факте мною было высказано замечание представителю Смерша.

Исключительно преданные нашему делу, честные люди не раз и не два жаловались мне на неправильные действия отдельных работников госбезопасности.

Некоторые из фактов, приведенных прокурором и председателем военного трибунала, были проверены и подтвердились. Об этих фактах и других я много раз жестко говорил по ВЧ с Серовым, постоянным уполномоченным Берии в Берлине. Однажды я сказал:

— Ваши работники считают себя непогрешимыми. Сколько арестуют, столько и признают виновными. Но такого положения не может быть, людям присущи ошибки.

В ответ услыхал:

— Проверим, увидим, насколько правильно.

Прошло около двух месяцев. Трудно сказать, проверялись или нет эти факты, но прокурор и председатель военного трибунала снова мне жаловались, что все повторяется.