Годы нашей жизни

Холодными октябрьскими вечерами тридцать четвертого года золотоискатели с волнением читают украинскую повесть «Земля».

За окошком, в которое обычно видны черные пни огромных деревьев, грязная холодная осень. Моросит дождь. В бараке тихо. Только трещат дрова в печурке да слышен глухой натруженный голос читающего:

— «Михайло Федорчук лежит застреленный в лесу… Из-за земли поднял Савва руку на брата, только из-за земли…»

На лицах слушающих — ужас (такого греха и земля не снесет!) и сочувствие большому людскому горю.

На житейском поле эти люди сами испытали много горя. По пятнадцать и двадцать лет они добывают золото, знали не одну золотую горячку, расстались со всеми надеждами и, словно детскую болезнь, давно оставили позади мечту о деньгах. Вместо мешков с золотым песком на грязных барачных стенах висят их торбы с нехитрым горняцким скарбом.

Книга растревожила думы старателей. Ведь у них ни своего угла, ни кола ни двора. А добыча золота быстро наложила на людей тяжелую печать неумолимой ранней старости.

Юрко Лычук, ему еще нет сорока, весь поседел, сгорбился, пожелтел. Его теперь познабливает, он часто кашляет.

Отдышавшись, хриплым голосом Лычук продолжает повествование о том, что произошло с сыновьями старого Ивоники Федорчука в буковинском селе, на берегах Серета.

— «Мы тяжко работали, — читал Юрий, — пока добыли эту землю. Если бы эта земля умела говорить…»

Если б эта земля умела говорить, она бы многое рассказала.

Кто может догадаться, что в то время, когда у себя в бараке золотоискатели так переживают судьбу семьи Федорчуков, рядом, в канадской степи, по соседству с Колумбией, сама жизнь пишет последнюю главу этой буковинской трагедии.

…Под старым осенним вязом мучительно умирал человек. Он лежал, почерневший, страшный, укрытый тряпьем. До крови запеклись губы. Глубоко запали глаза. Человек метался в бреду, то тяжело хрипел, всхлипывая, то вдруг начинал с плачем звать:

— Михайлику, Михайлику мiй, — тяжко стонал он. Иногда он приходил в себя, видел склонившееся над ним лицо, но не узнавал его. Порою на секунду, сквозь бред, ему даже казалось, будто это лицо старшего брата. Он открывал глаза, тотчас закрывал их, и из-под мертвенно серых век вытекала большая слеза. Тот, на чьих руках он умирал, тряпицей вытирал ее вместе с каплями холодного пота.

— Михайлику, брате, — в забытьи кричал умирающий, а рядом с ним был сын Иван. Несколько дней назад отец, с которым он вместе работал на ферме, простудился, тяжело заболел.

Рыжий Томас — их хозяин — пришел в конюшню, зажег «летучую мышь» и, убедившись, что старик, лежавший в углу на сене, плох, раскричался. Лицо его от злости побагровело. С батраками он был жесток и не считал их людьми.

Вчера, то словами, то знаками, тыча толстым волосатым пальцем в землю, он спросил Ивана, сколько тот сможет уплатить за могилу для отца. Может быть, он думает даром получить клочок земли?

Рыжий дьявол хотел вернуть несколько долларов, уплаченных отцу и сыну за три месяца работы. Он пришел в ярость, когда Иван показал на пальцах: деньги отосланы домой. Тогда Томас велел им убираться вон. Иван долго и слезно просил, пока он разрешил остаться до следующего дня.

Утром Иван взвалил отца на плечи и по осенней грязи нес его. Он скоро выбился из сил. Было бесполезно идти дальше. Чтоб найти убежище, предстояло сделать еще много миль.

«Если б бог послал какую-нибудь заброшенную хату», — с тоской думал Иван.

Он положил отца на опушке и собрался идти искать помощь, но, встретившись со взглядом отцовских глаз, показавшихся ему стеклянными, понял — уходить нельзя. Нужно оставаться возле отца.

Глаза старика, полуприкрытые веками, на какую-то минуту засветились страданием. Он пришел в себя, очнулся и, собрав остатки сил, пытался мысленно, последний раз побывать дома, увидеть близких. Пытался и не мог. Едва появившись перед глазами, и лица и хаты — все куда-то проваливалось. Единственное, что он увидел, — молодую рощицу, тот лесок, где упал Михайло. В его ушах зазвучал выстрел, похожий на сухой треск.

Только это страшное видение, которого человек всю жизнь боялся, вызвала память из своих глубин в его последнюю минуту. У него задрожало лицо.

Старик лежал, разметав руки, ловил воздух и посиневшими губами еще пытался что-то сказать. Иван, державший его голову на руках, только расслышал: «Я не…» Он почувствовал, как тело отца сразу отяжелело.

Позади чернел осенний лес. Стояли голые деревья. Шурша, опадала последняя листва. На ветви вяза, под которым вырос прикрытый листьями могильный холм, тихо села стая птиц.

Кто же похоронен в безвестной могиле под старым вязом?

…Это случилось почти шестьдесят лет назад. Проснувшись рано на рассвете, буковинское село Дымка узнало, что в рощице за хатами застрелен сын старого Жижияна — Михайло. Дымке не долго пришлось теряться в догадках, чьих это рук дело. Старик Жижиян по куску собрал несколько моргов (он и в наймы к пану ходил, и на постройке чугунки работал). Только его земли не хватало на двух сыновей. Много вражды было взращено на жалких грунтах старого Ивоники.