Читаем Годы странствий Васильева Анатолия полностью

«Я вернулась домой!.. Кажется, что потребуется перевод новый, но пока рано об этом говорить… Этот текст получается более прямой и краткий, более резкий, чем мой прежний. Ну и я сохранила в этот раз все повторы: я от тебя научилась, что в них вся поэзия и живет… И библейские нотки какие-то появляются…»

«Ты знаешь, когда я в первый раз делала перевод Кольтеса, я его немного подгоняла под то, как вообще принято у французов (когда уголовники изъясняются как профессора Сорбонны). Но он другой. Он как бы минималистичен по лексике (как Беккет) и вполне метафизический (даже религиозный — хотя и без Бога). И очень неожиданный по композиции».

«Напиши мне, а то я волнуюсь!.. А я жду, сейчас всем принесут раздавать отраву от мышей (внизу, на первом этаже завелись). И человеков потравят!.. Ой! Потравили меня порошком каким-то! И велели три дня не трогать, ничего не видела, никаких мышей (я сейчас получше себя чувствую и все аккуратненько убираю и мою…). Мне уже кажется, что от „мышей“ голова болит!»

«Когда я в первый раз переводила, я искала способ сломать, разбить эту спираль. И только после работы с тобой я поняла, что повторяющийся ритм, эта рифмовка внутри списка слов — как раз и есть настоящий источник поэзии в драматургии. Строится как стих, разгоняется как стих…»

«Беатриса мне посоветовала координаты дамы, которая читает рукописи в Les Solitaires Intempestifs. Попробую послать (4–5 глав), когда напишешь Предисловие. Там два минуса в книге: антифранцузская критика (я могу смягчить, но не хочу снимать совсем) и позиция против „новой этики“ и всей этой дребедени!»

«Стал ломаться холодильник, отключается время от времени на несколько часов… Надо новый покупать!.. Дай мне задание по Кольтесу! Я себя счастливой чувствую, только когда по клавишам стучу… Не люблю хозяйство, люблю работу придумывать».

«Я все время беспокоюсь: как ты, что ты? Не хочу спрашивать про здоровье — а то ты суеверный, снова испугаешься — вдруг я сглажу. Но ты сам пиши, пожалуйста! И скажи, что теперь перевести…»

«Опять видела Юга и бразильскую даму, которая пишет про тебя диссертацию. Поговорили еще про театр и педагогику. Четыре часа… Лягу спать еще, утром напишу… Ой! Приехал с холодильником один мужик в 7:30 утра! И этот подлый холодильник не вошел в лифт!»

«У меня некоторые неприятности… я вчера была в кафе с Югом и Вивиан. Сегодня у Юга оказался положительный тест на ковид… остается только молиться, что пронесет! Не знаю, что лучше сделать прямо сейчас! Лимонов съесть? Инкубационный период — дней пять. В общем, к Новому году будет ясно…»

«Сделать — срочно — тест, может быть омикрон, быстрая заражаемость!»

«У меня есть аптечная коробочка для теста. В лабораторию не пойду — они сразу хватают и увозят в резервацию. Но наверное нужно несколько дней подождать».

«Послушай! Юг подцепил не вчера же? Что ждать? Сделай, и сейчас, и завтра, и каждый день. Если от бразильянской дамы…»

«Нет, это Юг, их в школе заставляют делать каждую неделю — и оказывается, он залетел (он три раза привит Пфайзером)… Надо посмотреть через три — пять дней, до этого нет показателей. Ну что делать! Я не паникую, скорее смеюсь — я фаталистка! Займусь сегодня Кольтесом. И пожалуйста, пожалуйста, я ведь хорошая, а сейчас заболеваю этим подлым ковидом, наверное: сделай коротенькое Предисловие! Ну на коленях прошу!.. В такую эпоху надо заниматься чем-то нейтральным, убегающим, например, учить санскрит, но моя беда в том, что я его уже знаю… Простуда у меня точно случилась… Но пока терпимая. Я чай пью с лимоном…»

«Холодильник просто шикарно работает, почти беззвучно! Прямо хоть шампанское покупай! На больное горло — шампанское! Чудесно и радостно! Сочельник! С Праздником!»

«Еще раз — с Рождеством Христовым! Все-таки простуда, думаю, не ковид, потому что кашля нет. Съела лимонов и залезла под одеяло, фильмы смотрю, сегодня не работаю (может, к вечеру)… Что-то у меня вечером температура поднялась… я сделала домашний тест, он негативный, вроде все в порядке, но чувствую себя не особенно… Кроме простуды — нет ничего! С Рождеством! Только горло и температура, немного кашля, все в порядке. Сейчас еще съем аспирин и лимон… Смотрю фильмы».

«Какие? Как ты себя чувствуешь? Вчера не написала».

«Как-то мне не особенно хорошо. Но терпимо, ничего страшного… А мне даже лимоны надоели… есть совсем не хочется… Я больше не буду заниматься театром. С нового года пойду куда-нибудь (как-нибудь) еще. Буду делать перевод „Стадий на жизненном пути“… Поболею и перестану! Спокойной ночи. Я разболелась. Давай отложим».

«Но Кольтес сейчас (в данный момент) весь — о России, а не о Франции. Кольтес про знак судьбы, который заложен где-то в теле, в природе человека. И который дает вдруг этот самоубийственный, неостановимый импульс… Самоубийство как соблазн, в воздухе. И гибнут крепости, и души, и сдержать это невозможно. Помочь невозможно. Хоть сами люди могут быть и храбрыми. Но корабли здесь больше не останавливаются…»

Перейти на страницу:

Все книги серии Театральная серия

Польский театр Катастрофы
Польский театр Катастрофы

Трагедия Холокоста была крайне болезненной темой для Польши после Второй мировой войны. Несмотря на известные факты помощи поляков евреям, большинство польского населения, по мнению автора этой книги, занимало позицию «сторонних наблюдателей» Катастрофы. Такой постыдный опыт было трудно осознать современникам войны и их потомкам, которые охотнее мыслили себя в категориях жертв и героев. Усугубляли проблему и цензурные ограничения, введенные властями коммунистической Польши.Книга Гжегожа Низёлека посвящена истории напряженных отношений, которые связывали тему Катастрофы и польский театр. Критическому анализу в ней подвергается игра, идущая как на сцене, так и за ее пределами, — игра памяти и беспамятства, знания и его отсутствия. Автор тщательно исследует проблему «слепоты» театра по отношению к Катастрофе, но еще больше внимания уделяет примерам, когда драматурги и режиссеры хотя бы подспудно касались этой темы. Именно формы иносказательного разговора о Катастрофе, по мнению исследователя, лежат в основе самых выдающихся явлений польского послевоенного театра, в числе которых спектакли Леона Шиллера, Ежи Гротовского, Юзефа Шайны, Эрвина Аксера, Тадеуша Кантора, Анджея Вайды и др.Гжегож Низёлек — заведующий кафедрой театра и драмы на факультете полонистики Ягеллонского университета в Кракове.

Гжегож Низёлек

Искусствоведение / Прочее / Зарубежная литература о культуре и искусстве
Мариус Петипа. В плену у Терпсихоры
Мариус Петипа. В плену у Терпсихоры

Основанная на богатом документальном и критическом материале, книга представляет читателю широкую панораму развития русского балета второй половины XIX века. Автор подробно рассказывает о театральном процессе того времени: как происходило обновление репертуара, кто были ведущими танцовщиками, музыкантами и художниками. В центре повествования — история легендарного Мариуса Петипа. Француз по происхождению, он приехал в молодом возрасте в Россию с целью поступить на службу танцовщиком в дирекцию императорских театров и стал выдающимся хореографом, ключевой фигурой своей культурной эпохи, чье наследие до сих пор занимает важное место в репертуаре многих театров мира.Наталия Дмитриевна Мельник (литературный псевдоним — Наталия Чернышова-Мельник) — журналист, редактор и литературный переводчик, кандидат филологических наук, доцент Санкт-Петербургского государственного института кино и телевидения. Член Союза журналистов Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Автор книг о великих князьях Дома Романовых и о знаменитом антрепренере С. П. Дягилеве.

Наталия Дмитриевна Чернышова-Мельник

Искусствоведение
Современный танец в Швейцарии. 1960–2010
Современный танец в Швейцарии. 1960–2010

Как в Швейцарии появился современный танец, как он развивался и достиг признания? Исследовательницы Анн Давье и Анни Сюке побеседовали с представителями нескольких поколений швейцарских танцоров, хореографов и зрителей, проследив все этапы становления современного танца – от школ классического балета до перформансов последних десятилетий. В этой книге мы попадаем в Кьяссо, Цюрих, Женеву, Невшатель, Базель и другие швейцарские города, где знакомимся с разными направлениями современной танцевальной культуры – от классического танца во французской Швейцарии до «аусдрукстанца» в немецкой. Современный танец кардинально изменил консервативную швейцарскую культуру прошлого, и, судя по всему, процесс художественной модернизации продолжает набирать обороты. Анн Давье – искусствовед, директор Ассоциации современного танца (ADC), главный редактор журнала ADC. Анни Сюке – историк танца, независимый исследователь, в прошлом – преподаватель истории и эстетики танца в Школе изящных искусств Женевы и университете Париж VIII.

Анн Давье , Анни Сюке

Культурология

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное